Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы
Шрифт:
Фламма (необузданно).Ах, ужасное мучение! Я перестал слышать, я перестал что-либо понимать, кроме резких толчков сердца в моей груди, которые отзывались у меня в глотке, в затылке… Я весь был сжат, насильственно сведен, как бывает сведен кулак… Стоявшие возле меня слышали скрежет моих зубов… А в моем мозгу, как молнии, пробегали безумные мысли, возникшие из наиболее смутных инстинктов, которые будит во мне и ожесточает это желание дотянуться до вас, взять вас, обладать вами, как военной добычей. Толпа была опьянена, готова на какую угодно крайность. Я мог бы бросить ее на дом врага,
Комнена (с каким-то необузданным ликованием, почти с криком).Таким-то образом, таким-то именно образом мне хотелось бы стать вашей! Те же мысли мелькали и в моей голове: я чувствовала себя вашей добычей, трепетной и бесстрашной в ваших объятиях, добытой сквозь огонь. Освободителем, освободителем я называла вас, — позора моей продажности, унижения моего рабства, отвращения к вечно алчной дряхлости, от необходимости лгать, уступать, развращаться, от всех этих гнусных, горьких и двусмысленных вещей, от которых погибли мои годы и мои мечты, освободителем для радости, для глубокого вздоха, для долгого полета, для жажды, открывшей источник, для голода, выбирающего свой плод, для отваги, ищущей опасности, для прекрасной жизни!
Она произносит последние слова, как бы опьяняясь ими, откинув голову назад, полузакрыв глаза, с резким блеском обнаженных зубов, с искушающей страстью, выраженной всей ее гибкой фигурой.
Фламма (дрожа от ужаса, задыхаясь).Вы, стало быть, пришли ко мне, пришли ко мне навсегда, сквозь огонь, сквозь опасность в тысячу раз ужаснее огня! Все виды гнева восстанут против вас, чтобы растерзать вас… Но я защищу вас. Будьте спокойны! Я буду неутомим, непобедим… Но как вы пришли? Что вы оставили за собой? В том доме никто не знает о вашем поступке? Вы бежали?
Комнена (овладевая собой, решительно).Это не бегство. Я не знаю, что значит бежать. Я пришла, только чтобы принести вам свою весть. Вернусь, чтобы принести вам дар, достойный вас и вашей борьбы. У меня свой план.
Фламма.И вы вернетесь в тот дом! Уйдете отсюда, чтобы вернуться в тот дом! Неужели вы думаете, что пробрались сюда незамеченной? За моим порогом следят каждое мгновение.
Комнена.Разве вы сейчас не сказали, что мое присутствие здесь невероятно? Высшая дерзость невероятна даже для глаз, которые следят, даже для ушей, которые подслушивают. У меня свой план.
Фламма.Но таким-то образом вы вешаете чудовищную тяжесть, всю полноту будущего на нитку, на нитку! Разве я могу потерять вас теперь? Все, что расторгнуто, погибло, потому что между нами — одно лишь наше дыхание, наши руки свободны и могут сомкнуться. Самая высокая вершина не столь изъята из власти человеческих притеснений, как то мгновение, когда воля и желание встретились с волей и желанием, чтобы узнать друг друга. Разве я могу снова отдать вас во власть такой слепой и грубой судьбы?
Комнена.А где же тогда ваша вера в эти силы человека? Я не сомневаюсь, я уверена, чувствую себя неуязвимой. Не бойтесь за меня: не сожрут. Опасность мне привычна: это — дворняжка, которая питалась из моих рук. Вернусь, вернусь. У меня
Фламма.Нет, я вас не пущу, я не хочу потерять вас. Игра слишком отчаянная. Я вижу железное долото там, готовое сорваться. Он там, еще жив…
Смертельная ненависть ожесточает его слова.
Комнена.Да, еще жив…
Она останавливается, молния сверкает в ее черных глазах, острый холод надрывает ее чистый голос.
Вы убьете его? Старика!
Фламма смотрит на нее, смущенный, не отвечая.
Все-таки, сегодня, при последнем нападении, казалось, я чувствовала в вас какую-то убийственную волю, разрушительное бешенство, направленное на живую и цепкую помеху, на единственного врага, который все еще способен помериться с вами силами, принудить вас отступить. На старика!
Фламма (слушает молча, опустив голову).Он, конечно, способен сопротивляться еще долгое время с этими своими костями, крепкими как камень, с этой бычьей шеей, с этим черепом, отведавшим свинца, с этим хриплым дыханием. Он сказал, вы сами слышали: не хочет умирать. Он там, на ногах, угрожает всегда, преграждает дорогу.
Кажется, что перед ними вражеский образ гиганта встает в темном углу комнаты и угрожает безмолвно. Они молчат, охваченные мучением разъедающей их думы. Руджеро Фламма вдруг поднимает голову и упорно устремляет свой взгляд в глаза Комнены. Она протягивает ему руки, он берет их наконец с судорожной жадностью, сжимает их и дрожит. В таком положении они продолжают несколько мгновений смотреть друг на друга, углубленные и молчаливые. Изредка доносится с ветром океанический гул гибельного Города.
Строгая комната, обитая Дамаском темно-красного цвета, украшенная римскими бюстами, которые в виде герм стоят на консолях из фиолетового мрамора. С обеих сторон длинные и тяжелые портьеры скрывают двери, оставляя темное отверстие одной из них открытым. Одно окно в глубине открыто, но с опущенной занавеской, между ее колеблющимися на ночном ветру краями видно звездное небо. Одинокая лампада горит в одном из углов, на бронзовой подставке, тусклым и тихим светом.
Сановники, приближенные, воины собрались в комнате, смежной с той, где лежит больной Чезаре Бронте, одни приходят, другие уходят. Тревожное бдение последней ночи, потому что великий конец, по-видимому, неизбежен. Присутствующие почти все или старцы, или пожилые, преданные властелину, готовому уже исчезнуть, свидетели его судеб или участники его подвигов. Ужас во всех сердцах, на всех лицах. Тихие голоса, нерешительные движения, взгляды обращены на темную дверь, из которой время от времени появляется белая повязка монахини, молчаливая серая маска. В воздухе — торжественное ожидание словно какой-то чудовищной катастрофы.