Том 3. Морские сны
Шрифт:
Лед на палубах все не тает. Крен остается пять градусов.
В этом рейсе новый начальник рации — Людмила Ивановна, пожилая женщина маленького роста. Отплавала всю жизнь, но похожа на сельскую учительницу. В свободное время сидит в каюте и вяжет внуку костюмчик. Или вырезает из пенопласта зверушек. У меня в каюте уже висит белочка, сердитый дельфин и нечто вроде бегемота. Все они висят на одной нитке, друг над другом. Покачиваются и покручиваются в разные стороны. И напоминают мне бременских музыкантов.
На дневной вахте мелькнул над мачтами самолет — низко,
В рубку пришла, переваливаясь уточкой, Людмила Ивановна и сказала:
— Это по вашей части, мальчики, — и положила на штурманский стол радиограмму: «SIS Гельголанд 290 градусов 15 миль погиб самолет летчик выкинулся парашютом всем судам просьба следить за морем».
— Кто дает?
— Гансы.
Нам далеко до Гельголанда и до летчика, который барахтается сейчас в Северном море.
После вахты мы с Людмилой Ивановной пьем чай. Вернее, Людмила Ивановна уютно, по-домашнему, вприкуску пьет чай, а я ем курицу с рисом. В обед курица не лезла в глотку, и буфетчица Марина оставила мне ее к чаю.
Мы с Людмилой Ивановной говорим о том, что видимость отвратительная и у немца мало шансов на спасение.
Прошли траверз Булони под английским берегом. Конечно, вспомнился «Воровский» и то, как мы здесь брали соль и дрожжи.
«Теплоход „Невалес“! Я — „Воровский“! Сообщите ваши запасы соли».
«Имею на борту две тысячи тонн глауберовой соли, следую Геную, что вам нужно?»
«Срочно нуждаемся поваренной соли».
«Повторите!»
«Срочно нуждаемся столовой соли!»
«Какой у вас груз?»
«Имеем на борту триста двадцать пассажиров».
«Протухли они у вас, что ли?»
«Почему протухли?»
«Зачем вы собираетесь их солить?..»
«Штормовых условиях потеряли запас своей соли. Сообщите, сколько можете дать…»
Прилетели птички. Две маленькие прыгают на крыле мостика, чирикают. Потеплело, пояснело в воздухе. Четкий клин перелетных птиц в голубом небе строго на юг. Четыре разгильдяя болтаются в стороне от клина. И боязно, что разгильдяи отстанут от своих, потеряются.
Птицы пересекут Европу по диагонали, а мы обогнем вокруг. И встретимся в Средиземном море. Приятно видеть птичек, клюющих что-то в осиновых бревнах на палубе перед рубкой.
Только близость Лондона портит настроение. Так и видишь мерзкую погрузку, крюки докеров, рвущие мешки и вспарывающие фанеру ящиков.
Прошли Гастингс, Брайтон, Истборн.
Ночью над Ла-Маншем падало много метеоритов. Но сгорали быстро, я не успевал загадывать желания даже из одного слова.
Мой рулевой матрос имеет твердую фамилию — Стародубцев. Ему тридцать пять. Сейчас редко встречаешь матросов за тридцать. Служил на подлодках. Внешность неприметная — взгляд в сторону, поношенное крестьянское лицо, негромкая речь с паузами. Каким-то чудом в памяти осталось, что Лжепетра, самозванца, выдававшего себя за царевича Петра Петровича, драгуна Нарвского полка, замутившего народ, беглеца от службы на реку Бузулук, звали Ларион Стародубцев.
—
Ваня взял и обиделся. И мои ссылки на большую историю не сразу помогли ему забыть обиду. А фамилия редкая, и вполне может быть, что в его жилах течет кровь Лжепетра.
В середине ноября Земля проходит метеоритный поток, который называется «Леониды». Хвост потока достался нам с Ваней.
— Никогда не видел, чтобы падало так много кирпичей сразу, — сказал Стародубцев в кромешной тьме ходовой рубки. Куски когда-то рассыпавшейся планеты косо чертили небеса, вываливаясь из центра Ориона.
В половине четвертого ночи заглянула в стекло левой двери Людмила Ивановна, постучала. Волосы старой радистки метались за стеклом в привиденческом отблеске бортового огня. Она хотела узнать, не забыли ли мы разбудить подвахтенного радиста.
Когда Людмила Ивановна ушла, Ваня пробормотал:
— А я испугался. Смотрю — в стекло медведь лезет. Откуда, думаю, здесь медведь? Забыл, что эта тетка с нами плывет…
Людмила Ивановна переживает. Скоро Новый год, а поздравительные радиограммы ей не несут. Стараются сдать их второму радисту, к которому уже привыкли. А Людмилы Ивановны стесняются. К радистам, как и к докторам, надо привыкать, потому что они знают про тебя многое интимное, личное.
Манера рассказывать у Вани Стародубцева такая. Ночь. Плюханье волн. Тьма. Молчание. Зудит репитер компаса. Вдруг:
— Фамилия его была Крыс. Не верите?
— Ну.
— И его все время кусали крысы. Не верите?
— Ну.
— И в учебном отряде кусали, и на подлодке. Не верите?
— Не верю. На лодках нет крыс.
— А у нас была. Она ушки лапами терла, когда испытание на вакуум делали. Сам видел. Не верите?
Выходя из Английского канала в толчее всевозможных попутных и встречных судов, воистину вдруг ощущаешь себя частицей великого братства народов. Особенно ощущаешь это ночью, когда ходовые огни судов качаются и окружают тебя со всех сторон, а самих судов не видишь.
И не знаешь, какого цвета люди плывут вокруг тебя. Но все держат приблизительно одинаковый курс по одинаковым компасам и одинаково качаются на одинаковых волнах зыби под одинаковыми для всех звездами, и одинаково шипит пена на усах под форштевнем.
А утром вдруг уже не увидишь никого вокруг. Все побрели своим путем. Широк простор морской — суда теряются в нем.
На этот раз Бискай тряхнул стариной и нами вместе с ней.
Третьи сутки шторм от девяти до одиннадцати баллов.
Бултыхаемся уже в центре западноевропейской котловины. Все отворачиваем и отворачиваем в океан, в сторону от нужного курса, от Гибралтара. Ход малый, принимаем волну в крутой бейдевинд. По существу, третьи сутки стоим на месте.
Диверсант. Дилогия
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
