Том 3. Московский чудак. Москва под ударом
Шрифт:
Первой увидела Наденька:
— Я Анну Павловну видела…
И через день повторила — с тревожным вопросом во взгляде:
— Стоит Анна Павловна там?
В тот же день за обедом с дрожащим и с тихим мяуканьем, точно пожаловалась над тарелкою супу:
— Он а… еще там. И — как вспыхнет!
Иван же Иваныч, — представьте, — взмигнул; и — отрезал:
— Ия — ее видел уже.
Вопросительно обе взглянули, но он будоражил буфет перепрыгом под стулом; он знал, кто — «она»:
Всем стало тут вдвое стыднее.
Иван же Иваныч с подгрохотом встал: Василису Сергеевну похлопывать:
— Ну — ничего-с…
— Обойдется, дружочек мой, Вассочка…
Сел, и — рука заходила мясистой ладонью, которую крался он к мухе: схватить; Василиса Сергеевна, перемогая себя, заминала «вмешательство»:
— Вам, говорят, бенефис приготовили?
Схватил муху; и пойманной мухою — шваркнул о стол: — И не мне, в корне взять: двадцатипятилетие празднует «Математический Сборник»… Я тут ни при чем…
Наступило молчание: снова уткнулись носами в тарелки; и будто в ответ на все то, что сейчас проходило меж ними, в пустом кабинетике встал мелодический звук, — еле слышный и жалобный:
— Дзан.
Кто-то сделал тут вид, что не слышит.
— В Москву возвратился Млипазов…
Тогда совершенно отчетливо, нетерпеливо, настойчиво — дзакнуло; бросив ножи, повернулись; профессор разинулся ухом.
И — грянуло громко в окне.
— Анна Павловна!
Страшно!
Иван же Иваныч, как впрыгнет, да как кубариком — в дверь: в кабинетик!
11
И в сумерках синих оконного выреза видел — отчетливо: рожа прилипла; казалось, что — желтая. Рожа в окошке исчезла.
Иван же Иваныч, шарахнувшись, влип — в желто-сизые стены; и — замер: подъюрк под окно несомненный! Схвативши фонарик, случайно (случайно ль?) просунутый между томами ван-Агнуса и Карла Вранца («Гешихте дер Математик» и «Проблемен») — вприсядку: к окну: заседать и молчать, чтобы — высмотреть.
Сел там орлом; осторожно подъерзывал носом; и ждал, как с фундамента выглянет; да — очевидно, что кто-то там влез на фундамент, таяся в застенном простенке, стененный, прилипнув руками, ногами и телом к стене; представлялся удобнейший случай поймать: того самого; или — то самое, что не давало покою, решив навсегда…
Потому что, — мелькания, тени и рожа в окне (оставалась такая возможность) могли оказаться «пепешками», «пшишками», то есть приливом кровей к голове.
Но звук «дзан», всеми ими услышанный, — вовсе не призрак!
Сидел на карачках, выерзывал носом; и слышал,
— Папочка…
— Ах, да пусти меня… В дверь застучали.
Иван же Иваныч — дверь запер; теперь, из засады своей он не мог подать голоса.
— Вот еще дура — кричит: — эдак можно спугнуть!
И в засаде засев, видел: небо; вдруг — ти-ти-ти-ти-ти. И с ти-ти-ти-ти-ти (подшептывал в миг напряженья он) — подкарабкался.
Там же в стекле стал картузик, — подвыюркнув: перепривыюркнул с молниеносною скоростью; и, убедившись, что нет никого, — ну и к стеклу прилипать: чуткий пес за юлящего мышкою носом юлит — вверх-вниз-наискось — так, чтоб уткнувшися в норку, где скрылась она, присмиреть, выжидая.
Профессор Коробкин таким неожиданным, прытким и вертким, упругим, как мячик, летком быстрей молньи: с карачек — на стол; и оттуда (одной ногой — на столе, а другой — на окне) он двудырчатым носом — к окошку; и выстрелил наискось сверху в окно электрическим белым лучом потайного фонарика. В белом луче оказалась накрытая рожа — без носа: бульдожья, в картузике!
— Есть! — вскричал громко, слетевши (оттуда — сюда) с подоконника.
В то же мгновенье, с ним вместе отсюда туда (разделяло стекло), чье-то тельце, присосанное к камню стен, — отвалилось: и — шмякнуло наземь. Профессор Коробкин бежал от окна: заоконное тельце бежало в противную сторону, вот перебросилось через литую решеточку, дом отделявшую от тротуара; и вот перебросилось — вдоль переулка; профессор же, дверь распахнув, мимо плачущих Наденьки и Василисы Сергеевны, — в переднюю; цепи сорвавши, на улицу — с криком:
— Ловите, держите! — за юрким мальчишкою, улепетнувшим в пустой переулок: бесследно!
За ним же, стремительно выскочив с черной метлой из ворот, бежал Попакин:
— Да — барин, да — что вы? Забороздили заборики — мимо.
Неслись из соседних дворов, кто без шапки, кто в туфлях: бежал генерал Ореал (отставной, опустившийся) — за проживателями домов Янцева и Шукеракина; все собрались под кривым фонарем, окружив запыхавшихся и растаращами друг перед другом стоящих — Ивана Иваныча и Тимофея Попакина.
— Видел-с!
— А я говорю — никовошеньки!
— Вор в окно лез! Так кричали они.
Генерал Ореал и все прочие — слушали; кто-то, одетый в пестрявые брюки и пестрый пиджак, проходя, обернулся; и — дальше пошел.
— Говорю вам, что видел!
— Помилуйте, я по сию пору тут в приворотне сидел!
— Он уж видел бы, — Шохин сказал.
— Да-с, морщинистый, — да-с — с черным носом, — упорствовал громко профессор.
— Морщинистый!..