Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895
Шрифт:
4) Земля под яровое должна пахаться с осени.
Придя к этим выводам, я через год после моего приезда решил действовать. Предварительные переговоры ни к чему не привели.
Чичков, один из самых богатых мужиков, все силы напрягал доказать мне и мужикам неосновательность моих положений. Я прибегнул к силе. Собрав сход, я сказал крестьянам приблизительно следующую речь:
— Вот что, старики. Вижу я, что от хозяйства вы вовсе отбились. Так жить нельзя. Пахать не вовремя, сеять не вовремя, да и сеять-то по какой-нибудь десятинке в поле — и
Толпа зашумела.
— Нам нельзя без земли.
— Ты сегодня здесь, завтра нет тебя, а мы чего станем делать? Нам нельзя отставать от земли.
— Хорошо, господа, вижу, что у вас еще не совсем пропала охота к земле и очень рад этому. В таком случае принимайтесь за дело как следует.
И я объяснил мои условия. Мужики угрюмо молчали.
— Даю вам три дня сроку, — сказал я. — А теперь ступайте с богом.
Все три дня с наступлением вечера деревенская улица наполнялась народом. Из окон моего кабинета слышен был отдаленный крик и гул здоровых голосов, говоривших все враз.
Накануне назначенного срока, когда собравшаяся было на улице толпа уже разбрелась, я сидел у окна кабинета и пытливо всматривался в темнеющую даль деревни. Там и сям зажигались огоньки в избах. «На чем-то порешили?» — думалось мне, и сердце невольно сжималось тоской. Я чувствовал, что из своих условий, взвешенных и обдуманных, я ничего не уступлю, даже если бы пришлось прибегнуть к выселению всей деревни. Я утешал себя, что раз они не пойдут на мои условия, то рано или поздно необходимость все равно вынудит их искать других мест. Но рядом с этим утешением подымался невольный вопрос: имею ли я право ставить их в такое безвыходное положение как выселение, разрыв со всем прошлым? Я должен признаться, что чувствовал себя очень и очень нехорошо, тем более что и жена была против крутых мер.
Пришли приказчики: Иван Васильевич и Сидор Фомич.
— Садитесь, господа, — проговорил я, с неохотой отрываясь от своих дум [4] .
— Чичков пришел, — доложила горничная.
— Зовите.
Вошел Чичков, огляделся и испуганно остановился.
— Чего тебе?
— Старики, сударь, прислали, — проговорил он, слегка пятясь к двери по мере моего приближения. Он, очевидно, боялся, чтобы я, как, бывало, покойный Юматов, как-нибудь не съездил ему в зубы.
4
Мы начали обсуждать, как распределить работы завтрашнего дня. (Прим. Н. А Гарина-Михайловского.)
— Да ты чего пятишься? — насмешливо спросил я.
Чичков покраснел, тряхнул волосами и, задетый, ответил:
— Я ничего-с.
— А ничего, так и стой, как все люди стоят. Зачем тебя прислали?
— Прислали
— Почему же не согласны? — угрюмо спросил я.
— Не согласны, и баста!
— Значит, за меня уступают землю?
— Нет, как можно! — испугался Чичков. — Без земли что за мужик! Только на ваших условиях не желают.
— Почему же не желают?
— Да господь их знает. Стоят на своем: не желаем, и баста! Ведь, сударь, вы нашего народа не знаете, — одна отчаянность и больше ничего. За всю вашу добродетель они вас же продадут. Помилуйте-с! я с ними родился и всех их знаю. Самый пустой народ. Ничего вы им не поможете, — все в кабак снесут и вас же попрекнут.
Я задумался, а Чичков вкрадчивым голосом продолжал:
— Право, сударь, оставьте все по-старому, как было при Николае Васильевиче. Забот никаких, денежки одним днем снесут. А этак узнают вашу добродетель, перестанут платить.
— А ты откуда узнал мою добродетель?
— Да ведь видно, сударь, что вы барин милостивый, простой, добродетельный. А с чего бы вам затевать иначе все это дело? Только ведь, сударь, не придется. Помяни меня, коли не верно говорю.
— Верно, верно! — умилился Сидор Фомич.
— А ты с чего? — накинулся я на Сидора Фомича. — Тот-то знает, куда гнет, а ты с чего?.. Вот что, Чичков, — обратился я к Чичкову, — кланяйся старикам и скажи, что я завтра покажу им свою добродетель.
Чичков сперва съежился, но при последней фразе глаза его злорадно загорелись.
— Не понял что-то, сударь… как передать прикажете?
Но мое терпение лопнуло.
— Ступай! — крикнул я, взбешенный.
По его уходе я отдал следующее распоряжение:
— Завтра, Иван Васильевич, работ не будет. Вы со всеми рабочими верхами оцепите деревню и ни одну скотину из князевского стада не — пропускайте на выпуск до моего распоряжения.
Сидор Фомич тихо вздохнул.
— Не знаю, как и посоветовать вам, — заметил Иван Васильевич.
— Никак не советуйте, — это мое дело. Иначе нельзя.
— Как прикажете.
На другой день меня разбудил страшный рев скота. Я подбежал к окну, и моим глазам представилась следующая картина. На другой стороне реки, у моста, толпилось князевское стадо. Скотина жадно смотрела на выпуск, расположенный за мостом, и неистово ревела. Иван Васильевич с пятнадцатью верховыми стоял на мосту и мужественно отражал отдельные попытки, преимущественно коров, пробиться через сеть конных.
Во дворе толпилась вся деревня. Я поспешил одеться и выйти.
При моем появлении толпа заволновалась:
— Пожалей, будь отцом, — заговорили они все вдруг.
Передние стали опускаться на колени. Картина была сильная, но я, преодолев себя, сурово проговорил:
— Встаньте.
И так как они не хотели вставать, то я сделал вид, что ухожу в комнаты.
Мужики поднялись с колен.
— Нечего валяться, — заговорил я так же сурово. — Хоть землю грызите, ничто не поможет. Или берите землю, или отказывайтесь.