Том 3. Оказион
Шрифт:
1918 г.
Крестовая барышня *
Только любовь неизменна.
И это истинная правда, что это так. И думаю я, в последние минуты земли нашей, при последнем ее издыхании, одна не замрет и не замерзнет любовь.
Надежда Дмитриевна мало чего еще понимала в жестоком веке нашем и любовь она не могла оценить, но
И верила, что так и есть.
И всегда будет.
Глаза у нее небесные.
Им спросите их:
«Что вы видите?»
И они ответят:
«Видим мы Божий мир — цветы цветут, звезды сияют, милые сердцу проходят по земле люди».
«А дурные? И все это злое, злоба человеческая, измена — вы испугались?»
Поутру, как идти на службу, свернет Надежда Дмитриевна с Симбирской и к Происхождению Честных Древ 1 я идет, поставит свечку Божьей Матери и молится — так молятся цветы и звезды.
А неказистая служба у Надежды Дмитриевны — в Крестах.
Придет в канцелярию, повесит на колок кофточку да шляпку и за дело: возьмет одну большую книгу, возьмет Другую и замелькают Иваны, Петры да Сидоры — арестантов она записывает.
И бегает перо — сжаты белые пальчики — пишет без конца.
А какая у нее рука!
Подойдет помощник начальника, прапорщик Эдингард, забудет, что и сказать хотел, а другой помощник плешак Звездкин, так тот только губой чмокает, тычась по углам.
А Надежда Дмитриевна знай пишет, да из стакана холодный чай отхлебывает. Она не понимает, чего это стоит Эдингард и смотрит, и о Звездкине она не понимает, чего топчется да чмокает: и Эдингард и Звездкин не больше трогают ее сердце, чем эти казенные большие книги.
Целый день за книгами и в этом вся служба.
А бывают тяжелые дни — очередные дежурства. И тогда сидит она до семи за перегородкой и записывает ответы новых арестантов, которых опрашивает дежурный помощник.
И потому, что это очень трудно — ведь, надо не пропустить ни одного слова и все должно быть точно! — и потому еще, что слова-то эти и обыкновенные, да ведь тот, кто произносит их, в неволю идет, такие дни тяжелы.
И всегда измученная с неспокойным сердцем пугливо возвращается Надежда Дмитриевна домой.
Чует сердце, что в мире неладно, и боится сказать, и жалко ей.
Если бы было и каждому из нас хоть немного жалко друг Друга, не было бы никаких безжалостных Крестов!
Был серый дождливый день, когда смеркается рано и сумерки несут тоску.
Дежурным был помощник Головтеев.
На его дежурстве всегда бывало очень трудно; и бестолков — и спрашивает, и отвечает совсем не то — и как мга какая, безразличный.
А тут еще и арестантов навели тьму-тьмущую.
И
— Граф д'Оран-д'орен.
И это такой был голос, — стукнуло маленькое сердечко: или почуяло? или что вспомнило? — прямо ей в душу.
А когда у загородки стал высокий молодой арестант, она поняла, что это он.
И заиграло на сердце. Это он, о ком она мечтала, ее рыцарь, туманный всадник, мчавшийся по розовому полю в ее тайных девичьих розовых снах.
Как быстро он отвечал на вопросы и как воздушно прошел, когда старшой Юматов грубо окликнул:
— Ну, пойдем!
И в дреме перед сном в ту ночь вдруг всплыли перед ней знакомые глаза и голос повторял:
«Граф д'Оран-д'орен».
А сердце, окропленное любвиявленскою водою, забилось вперебой: д'оран-д'орен.
Вы спросите глаза ее, в них орган гремит.
«Отчего вы певучи так?»
И они ответят:
«Есть в Божьем мире любовь и любовью запета земля, оттого и поем».
А случилось так: три томительных дня, и Надежда Дмитриевна нашла у себя на столе большую чайную розу, а еще через день они встретились.
И то, что смутно выговаривало сердце, сказалось ясно и закрепилось навсегда.
Выбранный арестантами старостой, граф д'Оран-д'орен явился в канцелярию: на нем была офицерская тужурка и белый Георгий. И никак нельзя было подумать, что он арестант. Скорее плешивый Звездкин, либо крикливый Эдингард — арестанты. Эдингард ходил неряшливо, Звездкин, хоть и чисто, но потрепанно и старомодно, а на нем вес было ново и необыкновенно, как на картинке.
И говорил он ни на кого не похоже. И кажется, такому ни в чем не откажешь. И даже Головтеев на его вопросы отвечал куда мягче, чем всегда.
С Надеждой Дмитриевной он сказал в эту первую встречу всего несколько пустяшных слов, но в каждом слове было столько скрыто, и самого главного, и это говорил его взгляд.
Прошла педеля. Как незаметно пролетела неделя — краткие, решающие встречи! — и опять цветы на столе, дне лилии.
Низко нагнулась Надежда Дмитриевна над толстой книгой, а не видит ни имен, ни цифр, и не глядя, видит только его и слышит только его — его шепот.
Они уедут вместе — забудут весь мир — с первой встречи полюбил он ее — и всегда будет с нею —
— Навек.
И горячие его губы обожгли ее щеку.
И в ответ запылала щека. Еще ниже наклонилась Надежда Дмитриевна над толстой книгой, а сердце стучит, и кажется, из соседней комнаты Звездкин слышит, как ее сердце стучит.
Две лилии она унесла с собой и весь вечер просидела над ними.
Какие белые-белые, она сохранит навек.
«Навек, — стучит сердце, — навек».