Том 3. Повести и рассказы. Фронтовые записи

Гайдар Аркадий Петрович

А он смеется:

– Тут, – говорит, – и знать нечего. А вы что, испугались, что ли?

Увидали ребята, что человека словом не проймешь. Один тихонько поднялся – якобы из избы в штаб ему сходить надо, двое – будто бы оправиться. А я так прямо и сказал:

– Может, оно ничего от снарядика не будет, а все-таки не хочу я даже на один процент из-за глупости рисковать.

Взял плюнул и предупредил, что пойду к взводному доложу.

А он в ответ на это обругал меня трусом и шкурой.

Не успел я дойти до взводного, как грохнет вдруг позади. Гляжу – у избы все стекла повылетели и дым из окон валит. Тут со всех сторон ребята повыскочили: думали, белые обстрел начали. Разобрали, в чем дело, и поперли в избу.

Смотрим мы – был Алешка, и нет Алешки. Так ничего даже в избе на месте не осталось – все переворотило.

Вот и все о его смерти. Парень, нечего говорить, смелый был, боец хороший. Но какой же смысл от его смелости получился? Никакого. Так вроде как бы прыгнул нарочно в воду с моста человек и потонул. Ни товарищей этим не выручил, ни врагу урона не нанес, а так – доказал только свою удаль никчемную.

1928 г.

Стихи^*

Из

поэмы «Пулеметная пурга»

Еще и еще раз в эти метельные дни Надо вспомнить о том, что прошло. Как в пурге пулеметной трехдюймовок огни Зажигались светло. Опоясанные лентой ружейных патрон, Через пепел, огни и преграды, От Урала до Киева, Со всех сторон, Торопясь, собирались бригады. В те дни паровозов хриплые гудки Гудели у Донбасса, Каспия, Волги. Были версты тогда коротки, Но зато Были схватки долги. И в патронах вместо свинца Был заряд огневого задора, А глаза солдат в обоймах лица Зажигались огнями, как порох. И тогда, в метельные дни, Когда солнце бронь снега било, По снегу куда ни взгляни – Эшелоны да цепи… Дым, шинельная Русь, Казачье седло… И усадьбы ничьи, и поместья ничьи, А по талому снегу – кровяные ручьи. По ночам – от пожаров светло. И вот, разделенный баррикадами лет, Веков, Помню я февральский дым, Батальоны с винтовками без штыков, Которые тянулись, не гнулись, а шли. Шли и жгли… Путали левую ногу с правой, Катились ручьями, потоками, лавой. Пели «Варшавянку», «Березоньку», «Соловья», Пулеметным гиканьем пугали пургу. Хохотали в зеленые глаза офицерскому сброду: – Идешь ты, иду и я! – Куда? – В огонь, в воду… на черта, на дьявола, Если он будет ставить революции преграды. – И вот Полк за полком – бригада, Наконец, дивизии, рожденные в зареве дымных зорь. – Белый, сдавайся, офицер, не спорь… С плеч прочь погоны, палач! – Офицер на коня… Офицер вскачь – В черных черкесках, в зеленых бешметах, В сердце ненависть, в душе страх. И мчались офицеры ото всех сторон Туда, где орлы о двух головах, Туда, Где казаки, где Дон. Так, в пулеметной пурге, На две половины хряснул край, И гаркнул кто-то с Дона властно: – Это мое! – Но гневно в ответ Крикнула кровью Красная: – Это наше… Отдай! Не хочешь? Точишь нож в спину из офицерских отрядов? Все равно – нас миллионы – Отдашь! Эй, справа, поротно, побатальонно… Без штыков в штыковую атаку Марш, ма-а-р-ш!

1926 г.

Кавалерийская походная

Травы наземь клонятся, Ветер тучи рвет, А по степи конница Красная идет.   Пылью придорожною   Затуманен взор,   С вестью к нам тревожною   Прискакал дозор. – Эй вы, кони-птицы! Ну-ка, с шага в рысь… К западным границам Тучи собрались.   Странный шум нам слышен   С вражьей стороны,   Что-то ветер дышит   Запахом войны. – Отвечал ребятам Командир седой: – Красные солдаты Все готовы в бой.   Скатки приторочены,   Пики на весу,   Сабли поотточены,   Кони – понесут. Смелости немало Позапасено, Красного сигнала Ждем мы день и ночь. –   Травы наземь клонятся,   Сталь звенит о сталь,   Это рысью конница   Унеслася вдаль…

1927 г.

Письмо

Шелестел над речкой Осенью тростник. Говорил товарищам Парень-отпускник: – Службу отслужил я, И домой пора. Получил от милой Я письмо вчера. Пишет, что в деревне Крепок урожай. «Новые лепешки Кушать приезжай». Будто бы родилось Крупное зерно. Пишет, что заждалась, Глядючи

в окно… Ей письмо последнее Отослал свое. Что на той неделе Буду у нее. Что с тех пор как с призывом В город уезжал, Многим изменился я, Многое узнал. «Будешь мне женою, Но не забывай, Что в селе работы Непочатый край. И, когда вернуся Я к тебе домой, Верю, что в работе Будешь ты со мной».

1927 г.

Наблюдатель

– Товарищ Сергеев, – сказал комбат, – Снарядов полет не виден, Попробуй взберися на этот дуб, Быть может, и что-нибудь выйдет. И вот к верхушке в густую листву Ползет наблюдатель скорее… – Готово… вижу. – А в ответ ему Команда: – Огонь… бат-тар-рея! – Рвануло… Завыла железная смерть. А по дубу в ответ пулемет… И крикнул Сергеев, наморщив лоб: – Двести шагов недолет! Опять внизу рванулась сталь, А пуля за пулей у виска поет. – Слезай! – наблюдателю снизу кричат. А он: – Сто шагов перелет! Пуля железной пчелой ужалила, Когда рявкнул третий залп. Судорожно вздрогнул наблюдатель, падая, Крепко навек закрывая глаза. Но, прежде чем упасть к земле, Крикнул он, торжествуя, четко: – Батарея кроет прямо в цель, Давай по белым без счета!

1927 г.

Наш отряд

Наша деревенька В поле затерялась, В нашей деревеньке Только три двора. Как-то ранним утром Кучкою собралась, Игры затевая, Наша детвора. Мой братишка Миша, Лет шести от роду, Выстроил девчонок, Выстроил ребят. Говорил мальчишкам: – Будете вы взводом. – А девчатам: – «Первой помощи» отряд. – В барабан не били, В трубы не гудели, Вместо музыкантов Васька дул в дуду. Из окошек деды Старые глядели, Как по деревеньке «Красные» идут. Ой ты, поле, поле, Сиро и убого, Слева косогоры, Справа камыши. Только было солнце Да задору много, Как маршировали В поле малыши. Парень перед кучкой О походах смелых Говорил ребятам, Как он воевал. Как Буденный красный Бил нещадно белых И как Врангель черный Перекоп сдавал. Огоньками жарко Взгляды загорались, Лучше всякой сказки Повесть о былом. В сказке все нарочно, В сказке всё наврали – Здесь же только правда, Только, что прошло. Наша деревенька В поле затерялась, В нашей деревеньке Только три двора, И, как колос солнцем Спеет наливаясь, В ней растет и крепнет Маленький отряд.

1927 г.

Прохожий^*

Пьеса в двух картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Крестьянин

Старуха

Прохожий

Дубов, командир партизанского отряда

Офицер белой армии

Вахромеев, его ординарец

Писарь

Партизаны

Действие происходит во времена гражданской войны.

Картина первая

Внутренность крестьянской избы. Русская печь, стол, скамейка. За столом писарь, сидит, склонившись над бумагами. Офицер стоит рядом, опершись рукой на стол.

Офицер. Донеси: я с эскадроном в шестьдесят клинков занял без боя деревню Туманово. Партизанский отряд красных под командой шахтера Дубова пока не обнаружен.

Под окном голоса, шум.

Ищу оружие. Веду обыск, допрос, разведку. Всё! Можешь идти.

Писарь уходит. Входит ординарец.

Офицер. Почему шум? Что там? Базар? Свадьба?

Ординарец. Народ для допроса пригнали, ваше благородие. Люди, я прямо скажу, вредные. Мне одна старуха нахально в личность плюнула. Прикажите ввести, ваше благородие?

Офицер. Давай по очереди. Стой! Почему у тебя сапоги известкой заляпаны?

Ординарец. Сметана, ваше благородие! Как, значит, бывши на поисках оружия, раздавил я впотьмах крынку. Она же, старая ведьма, подняла тревогу и плюет на меня, как из пулемета. Вы с ней поаккуратнее, ваше благородие: она и на вас плевнуть может.

Офицер (спокойно). Застрелю на месте. Давай пропускай по очереди. (Садится за стол, подвигает бумагу и пишет.)