Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
— Вы хотите нанять меня на работу? Но я не могу никуда ехать, я никогда не выезжаю из Кэстербриджа, кто бы ни звал, — люди знатные или простые. Ведь главное мое занятие — служба по судебному ведомству, — с важностью пояснил он.
— Знаю, знаю. Оттого я и пришла. Завтра…
— Ага, я так и подумал! Ну, в чем же дело? За веревкой ко мне ходить незачем — люди постоянно за этим приходят, а я им говорю, что любая веревка помогает человеку, если как следует закрепить петлю пониже уха. Но, может, тот бедняга приходится вам родственником? Или (палач окинул взглядом ее платье)
— Нет, нет. В котором часу казнь?
— Как всегда, в двенадцать или немного позже, если лондонская почтовая карета не прибудет вовремя. Мы всегда ждем ее — а вдруг привезет отсрочку или отмену приговора!
— Отмену?.. Ох, надеюсь, что нет! — невольно вырвалось у Гертруды.
— Ха-ха! Если говорить по-деловому, мне это тоже невыгодно. Но должен вам сказать — этого паренька скорее, чем кого другого, стоило бы помиловать. Ему только восемнадцать минуло. И он просто случайно оказался там, где подожгли скирды. Но помилования ждать нечего: парня повесят в назидание другим, — уж больно в последнее время участились такие поджоги…
— Понимаете, я хочу до него дотронуться, чтобы снять порчу. Мне это посоветовал один человек, он убедился, что это — верное средство.
— Вот оно что! Теперь понимаю, мисс. В былые времена люди часто ко мне за этим обращались. Но мне и в голову не могло прийти, что такой, как вы, требуется перевернуть кровь. Какая же у вас болезнь?
— Вот — рука. — Гертруда неохотно показала ему сморщенную кожу.
— Ага, она сохнет! — заметил палач, осматривая руку.
— Да, — подтвердила Гертруда.
— Ну, скажу вам, — продолжал он с живостью, — это как раз такой случаи! Мне нравится вид вашей руки: никогда в жизни не видел хвори, более подходящей именно для такого лечения! Не знаю, кто вас послал, но он мудрый человек.
— И вы сможете сделать для меня все, что требуется? — стремительно спросила Гертруда.
— Вам, конечно, следовало бы вместе с вашим лекарем идти к начальнику тюрьмы, сказать ему свое имя и адрес, — такой, помнится, был порядок когда-то. Но, пожалуй, и я смогу все сделать за пустячную плату.
— О, благодарю вас! Мне так будет удобнее — я хочу, чтобы никто об этом не знал.
— От милого дружка секрет, а?
— Нет, от мужа.
— Ага! Ну, ладно, я вам помогу, вы прикоснетесь к телу.
— А где оно сейчас? — спросила Гертруда с содроганием.
— «Оно»? Он, вы хотите сказать? Ведь паренек еще жив. Сидит вон там, за тем узким и темным окошком наверху. — Палач указал на тюрьму, стоявшую на утесе.
Гертруда подумала о муже, о родных.
— Да, да, понятно, — сказала она. — Что же мне надо делать?
Дэвис подвел ее к двери.
— Ждите меня у калиточки в стене, на той вон тропинке, ровно в час дня. Я буду там и открою вам калитку изнутри. Не уйду домой обедать, пока его не снимут с виселицы. Ну, до свиданья. Смотрите же, не опоздайте и, коли хотите, чтоб вас никто не узнал, закройте лицо вуалью. Эх!.. Когда-то у меня была дочка такая же, как вы.
Гертруда, прежде чем уйти, взобралась по тропинке наверх, чтобы быть уверенной, что она завтра легко
Городские часы пробили десять. Гертруда вернулась к «Белому оленю» той же дорогой, какой пришла.
IX
Неожиданная встреча
Наступила суббота. В час дня Гертруда Лодж, войдя в тюрьму так, как было условлено с Дэвисом, уже сидела в сторожке во второй подворотне, над которой высилась классическая арка из тесаного камня, тогда еще довольно новая, с надписью «Тюрьма графства. 1793». Этот-то фасад Гертруда и видела вчера с горки. Рядом был ход на крышу, где стояла виселица.
Город кишел людьми (ярмарка была отложена), но Гертруда со вчерашнего вечера не видела ни одной живой души. До назначенного часа она не выходила из своей комнаты, а к тюрьме шла кружным путем, чтобы избежать площадок под утесом, где уже собрались зрители. Сидя в сторожке, она слышала многоголосый гул, среди которого по временам выделялся чей-то хриплый голос, похожий на карканье: «Сейчас предсмертная речь и исповедь».
Приговор не был отменен. Казнь свершилась. Но толпа все еще стояла внизу, чтобы увидеть, как повешенного снимут с виселицы.
Терпеливо ожидавшая Гертруда скоро услышала над головой тяжелые шаги, и чья-то рука поманила ее из-за двери. Она, как было условлено, вышла из сторожки, прошла через мощеный внутренний двор. Колени ее так тряслись, что она двигалась с трудом. Левая рука была обнажена и лишь прикрыта шалью.
Там, куда пришла Гертруда, стояли двое козел, и раньше, чем она успела сообразить, каково их назначение, за ее спиной послышались тяжелые шаги на лестнице. Она то ли не могла, то ли не смела повернуть голову и, застыв в неподвижной позе, видела только, как у самого ее плеча четыре человека пронесли простой некрашеный гроб. Он был открыт, и в нем лежал труп юноши в крестьянской одежде — холщовой блузе и коротких бумазейных штанах. Тело бросили в гроб так поспешно, что пола блузы свесилась за край. Носильщики опустили свою ношу на козлы.
Гертруда была уже в таком состоянии, что перед глазами у нее плавал серый туман. Сквозь этот туман и вуаль, опущенную на лицо, она едва различала окружающее. Ей казалось, что она умирает и только какая-то гальваническая сила держит ее на ногах.
— Ну! — произнес голос над самым ее ухом, и она с трудом сообразила, что это относится к ней.
Сделав над собой последнее отчаянное усилие, она подошла к гробу — и в этот самый миг услышала, что за ней подходят еще какие-то люди. Она обнажила свою бедную «порченую» руку, а Дэвис, открыв лицо мертвеца, взял эту руку и прижал к шее повешенного там, где проходила полоса цвета незрелой черной смородины.