Том 3. Рассказы 1896-1899
Шрифт:
— Вот оно что! — воскликнул Василий. — Та-ак… А… как же вы… денег я вам посылал…
— Велики ли деньги? Избу чинили… Марью замуж выдали… Плуг я купил… Ведь пять годов… время-то прошло!
— Да-а! Не хватило, значит? Такое дело… А уха-то у меня сбежит! — Он встал и вышел вон.
Присев на корточки перед костром, над которым висел закипавший котелок, сбрасывая пену в огонь, Василий задумался. Все, что рассказал ему сын, не особенно сильно тронуло его, но породило в нем неприятное чувство к жене и Якову. Сколько он им за пять лет денег переслал, а они все-таки
В блеске солнца маленький желтоватый огонь костра был жалок, бледен. Голубые, прозрачные струйки дыма тянулись от костра к морю, навстречу брызгам волн. Василий следил за ними и думал о том, что теперь ему хуже будет жить, не так свободно. Наверное, Яков уже догадался, кто эта Мальва…
А она сидела в шалаше, смущая парня задорными, вызывающими глазами, в которых, не исчезая, играла улыбка.
— Чай, поди-ка, невесту в деревне-то оставил? — вдруг сказала она, заглядывая в лицо Якова.
— Может, и оставил, — неохотно ответил тот.
— Красивая, что ли? — небрежно спросила она.
Яков промолчал.
— Что молчишь?.. Лучше меня, али нет?
Он посмотрел ей в лицо, не желая этого. Щеки у нее были смуглые, полные, губы сочные, — полураскрытые задорной улыбкой, они вздрагивали. Розовая ситцевая кофта как-то особенно ловко сидела на ней, обрисовывая круглые плечи и высокую, упругую грудь. Но не нравились ему ее лукаво прищуренные, зеленые, смеющиеся глаза.
— Зачем ты так говоришь? — вздохнув, сказал он просящим голосом, хотя желал говорить с ней строго.
— А как надо говорить? — засмеялась она.
— И смеешься тоже… чему?
— Над тобой смеюсь…
— Ну, что я тебе? — обиженно спросил он и снова опустил глаза под ее взглядом.
Она не ответила.
Яков догадывался о том, кто она отцу, и это мешало ему свободно говорить с ней. Догадка не поражала его: он слыхал, что на отхожих промыслах люди сильно балуются, и понимал, что такому здоровому человеку, как его отец, без женщины трудно было бы прожить столько времени. Но все-таки неловко и перед ней и перед отцом. Потом он вспоминал свою мать — женщину истомленную, ворчливую, работавшую там, в деревне, не покладая рук…
— Готова ушица! — объявил Василий, являясь в шалаш. — Достань-ка ложки, Мальва!
Яков взглянул на отца и подумал:
«Видно, часто она у него бывает, коли знает, где ложки лежат!»
Взяв ложки, она сказала, что надо пойти помыть их и что в корме лодки у нее есть водка.
Отец и сын посмотрели вслед ей и, оставшись один на один, помолчали.
— Ты с ней как встретился? — спросил Василий.
— А я спрашивал про тебя в конторе, и она была там… И говорит: «Чем, говорит, идти пешком по песку,
— Да-а… А я, бывало, думаю: «Каков-то теперь Яков?»
Сын добродушно усмехнулся в лицо отца, и эта усмешка придала Василию храбрости.
— А… ничего бабенка-то?
— Ничего, — неопределенно сказал Яков, моргнув глазами.
— Никакого лешего не поделаешь, брат ты мой! — воскликнул Василий, взмахивая руками. — Терпел я сначала — не могу! Привычка… Я женатый человек. Опять же и одежду она починит и другое прочее… И вообще… эхма! От женщины, как от смерти, никуда не уйдешь! — искренно закончил он свое объяснение.
— Мне что? — сказал Яков. — Это твое дело, я тебе не судья.
А про себя думал:
«Станет тебе такая штаны чинить…»
— Опять же мне всего сорок пять лет… Расхода на нее немного, не жена она мне… — говорил Василий.
— Конечно, — соглашался Яков и думал: «А все, чай, треплет карман-то!»
Пришла Мальва с бутылкой водки и связкой кренделей в руках; сели есть уху. Ели молча, кости обсасывали громко и выплевывали их изо рта на песок к двери. Яков ел много и жадно; это, должно быть, нравилось Мальве: она ласково улыбалась, глядя, как отдуваются его загорелые щеки, быстро двигаются влажные, крупные губы. Василий ел плохо, но старался показать, что он очень занят едой, — это нужно было ему для того, чтоб без помехи, незаметно для сына и Мальвы, обдумать свое отношение к ним.
Ласковую музыку волн перебивали хищные крики чаек. Зной становился менее жгучим, уже иногда в шалаш залетала прохладная струя воздуха, пропитанного запахом моря.
После вкусной ухи и водки глаза Якова осовели. Он начал глуповато улыбаться, икать, позевывать и смотреть на Мальву так, что Василий нашел нужным сказать ему:
— Ты приляг тут, Яшутка, пока до чаю… а там мы тебя разбудим.
— Это можно-о… — согласился Яков, сваливаясь на кули. — А… вы куда? Ха-ха!
Василий, смущенный его смехом, торопливо вышел, а Мальва поджала губы, сдвинула брови и ответила Якову:
— А куда мы пойдем — это не твое дело! Ты что? Ты еще нашему богу — бя! Вот ты что, паренек!..
— Я? Ладно! — воскликнул Яков вслед ей. — Па-а-го-ди… Я тебе покажу! Ишь ты какая…
Он поворчал еще немного и заснул с пьяной, сытой улыбкой на раскрасневшемся лице.
Василий воткнул в песок три багра, соединил их верхние концы, набросил на них рогожу и, так устроив тень, лег в ней, закинув руки за голову, глядя на небо. Когда Мальва опустилась на песок рядом с ним, он повернул к ней свое лицо, и на нем она увидела обиду и недовольство.
— Что — мало рад сыну-то? — спросила она, засмеявшись.
— Вон он… смеется надо мной… из-за тебя!.. — угрюмо сказал Василий.
— Ну? Из-за меня? — лукаво удивилась она.
— А как же?
— Ах ты, жалкенький! Что же теперь? Не ходит к тебе, что ли? а? Ну — не буду!..
— Ишь ты, ведьма какая! — укорил ее Василий. — Эх вы, люди! Он смеется, ты тоже… а вы мне самые близкие! За что же смеетесь? Черти! — Он отвернулся от нее и замолчал.