Том 3. Рассказы 1917-1930. Стихотворения
Шрифт:
— Ваше степенство… — пробормотал, подымаясь, Гатт. — Удостойте присесть.
— Садитесь, — угрюмо пробормотал Витт.
Редотт встал и, ответив индусу на его приветственный жест поклоном, сказал:
— Саиб Шах-Дуран, зажги свою трубку у нашего огня. Больше у нас ничего нет.
— Но будет, — сказал индус. — Я прогуливался и услышал ваш разговор. — Он сел. — Так в чем дело? Повторяю, — продолжал Шах-Дуран, — если хотите быть сильными, я могу исполнить ваше желание.
— Вы шутите! —
— У нас, в Индии, такими вещами не шутят, — сказал индус.
— Арабские сказки, — фыркнул на ухо Витту смешливый Гатт, и шепотом ответил ему Витт:
— Шах, кажется, был в миссии и хватил немного хмельного.
Тонкий слух индуса поймал смысл их слов.
— Я не пью «хмельное», — сказал он без раздражения, но так внушительно, что Витт и Гатт оторопели. — Что же касается «арабских сказок», то лучше мне прямо приступить к делу. Хотите вы быть сильными или нет?..
— О! — сказал Витт.
— Ага! — ответил Гатт.
— Да! — произнес Редотт.
Шах-Дуран расстегнул платье и достал из бисерного мешочка три пшеничных зерна.
— Вот зерна, — сказал он, — эти зерна взяты из саркофага египетского фараона Рамзеса I, который жил тысячи лет назад. В них заключена сила жизни. Пять тысяч лет копилась она и увеличивалась. Человек, съевший это зерно, станет сильнее целого стада буйволов.
— Позвольте спросить вас, — обратился к нему Гатт, — почему именно это зерно имеет такую силу, а те, из каких печем мы свои лепешки, вызывают только расстройство желудка?
— У тебя не хватает терпения пропечь лепешку как следует. Что касается этих зерен, то я сейчас объясню, почему в них колоссальная сила. Египетская пшеница в хорошем урожае дает сам-двести. Следовательно, из одного зерна, — если бы оно проросло, — получится двести зерен.
— Он не пил виски, — шепнул Гатт Витту как можно тише. — Единожды двести — двести, это я ручаюсь.
— Я не пил виски, — меланхолически подтвердил Шах-Дуран, а Гатт сделал невинные собачьи глаза. — В доказательство этого я приведу дальнейший расчет. Нил разливается два раза в год, два раза в год плоские его берега дают жатву… Итак, одно зерно с его двумястами детьми дадут в год 40 тысяч зерен. На следующий год 40 тысяч произведут 80 миллионов потомства. На пятый — заметьте, только на пятый год — число зерен возрастет до 102 центилионов четыреста секстилионов, то есть…
Индус взял палочку и начертил на песке 1024, прибавив к этой цифре 23 нуля.
— Вот, — сказал он, — вот сколько будет зерен через пять лет только из одного зерна.
— Высшая математика! — благоговейно прошептал Гатт.
— Говорить ли о пяти тысячах лет? — сказал, посмеиваясь, Шах-Дуран. — Тогда будет столько нулей, что вы соскучитесь их писать.
— Сойду с ума, — подтвердил Витт.
—
Редотт молчал.
— Один золотник весу содержит колос, — продолжал индус. — Та цифра, что я написал, выдержит тяжесть такого же числа колосьев, то есть шестьдесят четыре квинтилиона пудов зерна. Вот сила, с которой нам приходится иметь дело. Какова же она за пять тысяч лет?
— Но эту силу, — ехидно возразил Витт, — вы изволите спокойно подбрасывать на ладони да еще увеличенную в три раза.
— Да, — сказал Шах-Дуран. — Вся сила растительности одного зерна за пять тысяч лет сообщится тому, кто проглотит зерно. Как и почему, это я вам объяснять не буду. Желаете ли вы иметь такую силу?
Как ни был притуплен рассудок алмазоискателей нуждой и усталостью, все же они поняли, что предлагают им, — и похолодели от ужаса. Но скоро овладел страхом своим Редотт и, улыбаясь, протянул руку.
— Берешь? — сказал Шах-Дуран.
— Да.
Но, положив на ладонь темное зерно, Редотт взял иголку и царапнул ею свой талисман. Одна едва заметная пылинка отделилась при этом, и он лизнул то место руки, где она должна была быть.
Индус благосклонно улыбнулся.
— Ты осторожен, — сказал он, — и, кажется, поступил хорошо. Но даже при такой скромной порции ты спокойно можешь разбить кулаком каменный дом. Брось это зерно, оно более не может служить. Пусть идет в землю и спокойно освобождает свою силу. Нуте, — обратился он к остальным, — что скажете вы?
«Не может быть столько секстилионов из одного семечка», — легкомысленно подумал Гатт и, взяв зерно, съел его, даже разжевал.
— Вот и все, — сказал он, благодушно прислонясь к камню, затем упал.
Раздался оглушительный вой.
Выскочив при движении локтя Гатта, десятитонный камень секнул пространство на неизмеримую высоту; там, раскаленный трением воздуха, вспыхнул он метеором и рассыпался яркою пылью.
— Ползерна! — вскричал, видя это, охлажденный Витт. — Ползерна — настоящая порция! Иначе меня разорвет сила.
Индус вынул перочинный ножик и отсек ползерна Витту. Налив чашку воды, Витт запил ползерна крупным глотком.
— Чтобы растворилось немного, — сказал он и похлопал себя по животу.
Шах-Дуран встал.
— Будьте здоровы, — сказал индус, поклонился и исчез во тьме.
Затаив дыхание, смотрели наши приятели, как тает во мраке его белый тюрбан, потом осторожно сели и закрыли глаза.
То, что они чувствовали, было поразительно. Казалось Гатту, что в жилах его мчатся и гудят железнодорожные поезда. Витт слышал, что сила впивается в него, подобно водопаду. Редотт задумчиво ковырял ногтем огромный пень, откалывая пудовые куски дерева.