Том 3. Рассказы 1917-1930. Стихотворения
Шрифт:
Перед Дарлем, в старом кожаном кресле, подоткнутый подушками, с тростью в руках, сидел, прищурясь одним глазом, толстый, широкоплечий старик. Из-под насупленных бровей выглядывали желто-коричневые глаза; левый — угрюмо приоткрытой щелью, полной ядовитого блеска, и правый — раскрытый как на врага, в упор, под бровью, приподнятой насмешливо и неодобрительно. Круглое лицо старика было обведено ресничатой бородой, клочки которой торчали подобно лучам. Домашний костюм из грубого серого шелка и мягкие туфли Бурля указывали на любовь к простору и удобству. Его кабинет состоял из огромного окна, стола, напоминающего небольшую площадь, книжных шкапов, дорогого ковра и кожаных кресел.
— Вы читали объявление? — спросил Бурль голосом столь резким, что Дарль вздрогнул.
— Да, я прочел его.
— Нравится оно вам?
— Нет.
— Нет? Зачем же вы явились?
— Я должен зарабатывать. В настоящее время очень трудно найти место, — сказал Дарль, внимательно присматриваясь к старику, который, сопя и кашляя, очевидно, приготовился забавляться, так как, закрыв глаза, улыбнулся почти оскорбительно. — Я человек без средств, а на моих руках несколько братьев и сестер, которые должны получить образование. Объявление мне не нравится, но на ваши условия я согласен.
Бурль передвинулся в кресле и покачал головой.
— Что же, вы надеетесь, что будете всегда молчать?
— Безусловно.
— Как хотите. Секретарь мне нужен. Ваше имя? Вы можете говорить в течение десяти минут. Затем вы умолкнете. Пользуйтесь этим сроком, когда он пройдет, вам придется только выслушивать.
Хотя Бурль явно издевался, Дарль остался спокоен.
— Действительно, — начал Дарль, — я найду кое-что сказать. Ваше объявление недостойно вас. Я не касаюсь причин, которыми оно вызвано, — если только есть иные причины, кроме желания показать свою власть над зависимым и неимущим лицом. Я уверен, что когда-нибудь впоследствии вам это станет понятно. Как видите, у меня нет нужды употребить все десять минут на разговор с вами. Я говорил не более двух минут. Остальные восемь я уступаю вам и остаюсь в вашем распоряжении.
Левая щека Бурля дергалась. Он вытаращил глаза.
— Я думаю, что вы уберетесь вон! — закричал Бурль.
— Нет. Я должен служить.
— В таком случае… — Бурль тяжело вылез из кресла, подвалился, хромая, к столу, стукнул тростью и повторил: — В таком случае… с этого мгновения… беспрекословно… молчать!
Дарль покорно кивнул.
— Вы сказали свое, — начал, брызгая слюной, Бурль, — а я выложу вам свое. Есть порода, — к сожалению, порода людей низких, гнусных, льстивых к высшим, нахальных и грубых с низшими, наушников, сплетников, шпионов и предателей, называемая… сек-ре-та-ри. Секретарь мнит себя выше патрона; крадет почтовые марки, пишет доносы начальству своего хозяина, втирается в доверие к его родственникам и втайне смеется над деятельностью того, кому служит. Он считает себя умнее всех, тиранит просителей, лжет, берет подачки и мечтает жениться на… на молодой девушке, родственнице хозяина, на его дочери, если она есть, черт возьми! Я не говорю, что это вы именно такой секретарь; я вас не знаю и говорю вообще. Я презираю секретарей, а потому они должны молчать как собаки. За ваши дерзости сбавляю вам жалованье на двадцать пять долларов. Принимаете? Дарль кивнул.
— Предупреждаю вас, — продолжал Бурль, начиная уставать, — что я буду всячески пытаться вызвать вас на говорение, особенно к концу полугодия. Я стану провокатором, хитрецом, соблазнителем. Я вас поймаю. Кстати: у меня… нет ни дочери, ни даже племянницы. Ну-с, вы будете писать под диктовку, а кроме того, вам предстоит снять множество копий в моем архиве. Еще вы перепишете мой дневник. Все.
Дарль кивнул несколько раз, после чего задумавшийся, нахмурившийся Бурль позвонил экономке.
—
Совершенно усталый, Бурль захромал к спальне, боком провалился в дверь, волоча ногу и трость, и хлопнул дверью ток громко, что загудел дом.
Прошло двадцать дней.
Каждый день, в семь часов утра, Дарль приходил к старику в его кабинет и работал со всей тщательностью добросовестного труженика, подшивая бумаги, снимая копии, разыскивая в архиве Бурля справки и документы, необходимые тому для удовлетворения запросов бывших клиентов и составления книги под названием «Нотариальная практика Лисского округа с 1900-го по 1920-й год». Кроме того, он вел приходо-расходные тетради Бурля, ходил покупать сигары, виски и играл с Бурлем в шахматы. Весь день Дарль был занят, его отпускали не ранее восьми вечера, когда, измученный, он приходил в свою комнату — ужинать и пить чай.
Выражения: «сероглазый», «черствого типа» без употребления собственного имени Дарля, затем: «ну-ка, поворачивайтесь живее!», «долговязый кисляй!», «живо в лавочку!» — и другие еще более живописные, слетали с языка Бурля так часто, что иногда он сам в страхе замирал, ожидая пощечины. Но секретарь был выдержан на редкость. Кроме того, он оказался дельным, образованным работником. Дарль только сжимал губы и кивал, слыша брань, или отрицательно качал головой.
Однажды старик упал на пол, начал барахтаться как черепаха и дико вращать глазами. Дарль с трудом поднял его, усадил в кресло и поправил подушку. Бурль, отдышавшись, сказал:
— Ожидаете признательности?
Дарль погрозил пальцем, улыбнулся и указал на свой рот.
— Все равно поймаю! — заявил Бурль.
Дарль, пожав плечом, занялся работой. Бурль стукнул палкой и убежал в спальню.
Утром на двадцатый день этой, с позволения сказать, «службы» к секретарю вошла экономка Дора Форсет. У нее было встревоженное лицо.
— Он тоскует о дочери, — сказала экономка. — Я должна посвятить вас в эту историю, так как, может быть, вы сумеете разыскать адрес. Леона вышла замуж, отцу не понравился ее брак, и он запретил ей писать. Впоследствии Бурль сделал шаг к возобновлению отношений, но было уже поздно: она выехала из Гертона неизвестно куда. Вы видите, я волнуюсь, но что делать, скажите? Всю ночь ему было плохо, а старики мнительны. У него бывает удушье. Под утро он плакал. Жаль его. Ведь он не столько зол, сколько болен, и болен давно.
— Сущие пустяки, — сказал Дарль. — Я знаю, где живет дочь Бурля. Так ему и скажите. Хоть сейчас. Я знаю их обоих: ее и ее мужа, Брентгама. Не беспокойтесь.
Сказав так, Дарль увидел, с какой легкостью может исчезать толстая женщина, если известие чрезвычайно. Она побежала к Бурлю, оставляя по дороге открытыми все двери и голося «мистер-рль» — «р-ль» — все глуше, пока с лестницы не донесся последний ее возглас: «Нашли!»
В комнате Дарля раздался отрывистый звонок.
Когда Дарль пришел в кабинет, он увидел Бурля, стоявшего в дверях спальни. Его лицо опухло, руки тряслись.
— Знаете адрес? — прохрипел Бурль. — Как вы его знаете? Почему вы его знаете? Говорите!
Дарль подал заранее приготовленную бумажку. На ней было написано: «Провокация. Снимите молчание».
— Молчание и шкуру, если хотите! — заорал Бурль. — Я сдохну, пока вы трясетесь над своим жалованьем! Почему, почему, черт возьми, вы знаете адрес?!
— Потому что я муж Леоны, — сказал Дарль, невольно посматривая на палку Бурля. — Я Брентгам.