Том 3. Растратчики. Время, вперед!
Шрифт:
Он заметил, что некоторые поэмы Пушкина имеют нечто родственное новеллам Эдгара По. Это, конечно, несколько парадоксально, но вполне объяснимо.
Он делал тонкий комплимент Налбандову.
В свое время Эдгар По, будучи еще юношей, посетил на корабле Петербург. Говорят, что в одном из кабачков он встретился с Пушкиным. Они беседовали всю ночь за бутылкой вина. И великий американский поэт подарил великому русскому поэту сюжет для его прелестной поэмы «Медный всадник».
Налбандов пообедал вместе с
В пять часов он не без сожаления простился с американцами.
Серошевский еще не возвращался. Его кабинет был закрыт.
Досадно.
Нужно же наконец с ним поговорить вплотную. Высказаться до конца.
По серым от пыли лестницам заводоуправления бежали вниз сотрудники.
Рабочий день кончился. Запирали комнаты. Уборщицы в халатах мели красные ксилолитовые полы.
В пустом чертежном бюро, под зелеными висячими лампами, сиротливо и пусто стояли хромоногие чертежные столы с досками, аккуратно закрытыми выгоревшими газетами.
После автомобиля, после вольного, целебного воздуха, открытой степи, после общества тонких и культурных людей весь этот скучный мир советского учреждения показался Налбандову, отвратительным.
Стены, захватанные грязными пальцами, обитые углы коридоров. Выбитые стекла. Вывороченные из рам крючки. Бумажки. Аляповатые стенные газеты — саженные рулоны обойной бумаги — с полуграмотными заметками и крикливыми, настойчивыми, требовательными лозунгами, с этой постоянной претензией на техническое превосходство над Европой и Америкой…
Он мешковато и брезгливо шел по коридорам и лестницам, стуча палкой по ступенькам, перилам и стенам.
Между прочим, перила железные, а деревянные поручни так и не удосужились привинтить. Ободранный, жалкий вид. Американцы!
Типичное русское, исконное, неистребимое разгильдяйство!
Выстроили в степи пятиэтажное кирпично-стеклянное здание по последнему слову европейской техники, убухали миллион, а следить за ним не умеют.
За три месяца привели в черт знает какой вид!
Разве можно здесь строить такие здания? Пыль, бураны, смерчи, сквозняки.
Стоило огород городить для того, чтобы в результате посредине какой-то, черт ее знает какой, дичайшей уральской степи, на пересечении четырех воюющих между собою ветров, в невозможнейших, совершенно экзотических условиях — организовать это серое, скучное, бездарное советское учреждение!
— Азия, черт бы ее совсем побрал! — бормотал Налбандов. — Мировые рекорды! Демагогия!
Встречались люди. Здоровались.
Пробежал мимо толстяк в расстегнутой украинской рубашке с газетами под мышкой.
— Георгию Николаевичу! Где пропадать изволили? Американцев катали? А у нас тут что делается! Прямо черт-те что! Маргулиес на шестом участке такие номера показывает на бетономешалке Егера…
Налбандов
— Не строительство, а какая-то французская борьба! — крикнул ему вслед толстяк и захохотал.
Налбандов жестко усмехнулся в бороду.
На площадке третьего этажа стояла группа инженеров. Один из них, молодой, рыжий, сильно веснушчатый, с длинной красной шеей, в расстегнутом френче поверх сетчатого тельника, крикнул радостно:
— Налбандов, на шестом-то участке, слыхал? Маргулиес, а? Харькову втыкает! Считай, что кавалер Красного Знамени!
— Слыхал, слыхал…
Налбандов, не оборачиваясь, быстро поднялся на четвертый этаж.
Швыряя палкой двери, он прошел в кабинет дежурного по строительству.
Это была большая, скучная, пустынная комната. Он, не снимая пальто и фуражки, сел к столу и положил папку на бумагу.
Пусть ломает голову. Плевать. Посмотрим.
В огромном квадратном клетчатом окне шли томные, зловещие тучи грифельного оттенка. Двигалась стена желтоватой, как бы пригоревшей пыли. Открытая форточка дрожала и дергалась на крючке. Из нее сыпало черной крупчатой пылью.
Налбандов подошел к окну.
Плечистые столбы косо брели против ветра, в облаках пыли. Дымились крыши, дороги, тропинки, окопы, горы. Тускло блестело под красными стенами отеля битое оконное стекло и черепки тарелок.
В углах и закутах кружились хороводы бумажек.
Вдалеке, за длинным тепляком Коксохима, двигались против пыли четыре громадных трубы новых скрубберов.
Утром их было всего три.
Налбандов пожал плечами.
— В день по скрубберу. Воображаю.
Он заложил руки за спину и отвернулся от окна.
На дубовом шведском бюро стояла рыночная, зеленоватого стекла, шестигранная чернильница с рубчатой крышкой с шишечкой.
В масштабе комнаты она занимала столько же места, сколько в масштабе площадки строительства — домна № 1, выведенная уже до восьмого яруса.
Брызнул телефон.
— Алло! Дежурный по строительству.
С бесцеремонной грубостью и уверенностью старого хирурга Налбандов принимал донесения и отдавал приказы.
Его решения и мероприятия были в такой же мере быстры, как и традиционны. Они обнаруживали в нем блестящего инженера-администратора академической закваски. Его быстрота и решительность были основаны на точном и безукоризненном знании законов, в святости и неизменности которых он не сомневался сам и не позволял сомневаться другим.
Сегодня он был резче и беспощаднее обыкновенного.
Он был раздражен и не мог успокоиться.
Слишком смело и неуважительно ревизовали на шестом участке законы. Слишком грубо вторгались в область механики. Слишком нагло подвергали сомнению утверждения иностранных авторитетов и колебали традиции.