Том 3. Слаще яда
Шрифт:
– Чем же не слово?
– Вообще у тебя ухватки грубые и слова мещанские. Можно бы вести себя поприличнее.
Шаня обиделась и угомонилась.
– Мои слова не нравятся, так нечего со мной и говорить. Известно, я невоспитанная, ну так иди к барышням.
Шанины губы дрогнули, и на глазах заблестели слезинки. Женя почувствовал раскаяние.
– Шанечка, дорогая, – закричал он, бросаясь к ней, – не сердись: я – грубый, а ты – божественная, добрая.
Шаня и Женя забрались в самый дальний угол сада. Из-за изгороди видны были поля и вдали лес.
– Как красиво!
Женя принял усиленно-равнодушный вид.
– Ну, – сказал он, – это веселит тебя потому, что ты еще мало что видела. Вот если бы ты побывала за границей, – так там есть местечки, в Швейцарии, например, на Рейне. Я во всех этих местах был, и в Италии, и во Франции, словом, везде.
– А в Америке был? – спросила Шаня.
– Нет, еще не был.
– Ну значит, не везде был.
– Ну кто же ездит в Америку! А ты была в Москве?
– Нет, меня никуда не возили, я только в Рубани была, а дальше и не бывала.
– Что Рубань! Только слава, что губернский город, – городишка самый захолустный. Ты, значит, ничего хорошего не видела.
Шаня завистливо вздохнула.
– Когда я буду большая, – сказала она, – я везде, везде выезжу, – во всех городах побываю.
– Во всех городах нельзя побывать, – важно сказал Женя, – их очень много.
– Что ж, что много! А вы отчего нынче никуда не уехали?
– Ну мы порастрясли денежки, – досадливо сказал Женя, – мой папа умеет это делать. А заграница кусается. Вот здесь и киснули все лето.
– И ты жалеешь? – кокетливо спросила Шаня.
– Зато я с тобой, Шанечка, познакомился.
– Но ведь это не так интересно, как заграница!
– Милая Шанечка, ведь ты знаешь, что я тебя люблю.
– Ты сам-то давно ли это знаешь?
– Да ведь мы еще недавно знакомы, Шанечка.
– А ведь признайся, ты бы так и не догадался, что ты меня любишь, если б я сама тебя не навела на эту мысль?
– Конечно, – важно сказал Женя, – вы, женщины, больше нас понимаете в делах любви, – это – ваша специальность.
Глава третья
Сегодня Самсоновы обедали позже обыкновенного: Шанин отец только что вернулся из своей поездки в уезд. Он был не в духе. Шанька боязливо посматривала на него и старалась за обедом не обратить на себя его внимания. Но суровая фигура отца притягивала к себе Шанины взоры.
Полувосточный склад лица обличает в нем не чисто русскую кровь. Черные, густые, невьющиеся волосы начинают седеть. Черные глаза с желтыми белками мрачно блестят. Невысокий, узкий лоб, изборожденный глубокими прямыми морщинами, сжат у висков. Загорелое лицо имеет красновато-желтый оттенок. Плотный стан слегка сутуловат. От отца Шаня переводит глаза на мать: это – черноволосая и черноглазая женщина южнорусского типа, лет тридцати, еще совсем молодая на вид и красивая, – Шаня похожа больше на мать, чем на отца.
Марья Николаевна предчувствовала, что Шане достанется от отца, и была недовольна: хоть она и сама
– Ну что, перевели?
– Оставили, – робко ответила Шаня.
– Хорошее дело! Что ж, у меня шальные деньги за тебя платить? Вот как возьму веник…
– Вы только и знаете, – шепнула Шаня, ярко краснея.
Она знала, что отец может исколотить ее до полусмерти, но в ней сидит злобный дьяволенок, который подсказывает ей дерзкие ответы. Ей страшно, но дерзкие слова словно сами срываются с языка.
– Молчи, пока… – внушительно и грозно говорит отец.
А мать смотрит на нее с упреком и делает ей, незаметно для отца, знаки, чтоб она молчала. Но Шаня не унимается и ворчит:
– Никто так не обращается. Я – большая.
– А вот поговори у меня. Зачем сапоги в глине?
– Не успела снять, сейчас только пришла.
– А где была до этаких пор?
– Известно где, – в гимназии. Где ж мне быть!
– Врешь, негодная! – крикнул отец. – Говори сейчас, где шлялась!
– Что ж, дома все сидеть, что ли! Уж и по улице нельзя пройти, и в саду нельзя погулять.
– Погруби еще! – грозил отец, и суровое лицо его бледнело.
– Чего мне грубить! Я дело говорю.
– Ну, чего отцу огрызаешься! – вступилась мать.
– Вовсе я не огрызаюсь. И вы еще на меня нападаете, чтой-то такое!
– Вот огрызок-то анафемский! – негодовала мать. – Ты ей слово, она тебе десять.
– Знаю, матушка, – заговорил отец, – ты все еще с мальчишкой Хмаровым хороводишься. Не пара он тебе. Форсу у них только много, а сами гольтепа такая! Вот они у меня в лавке товару набрали на столько, чего и все-то они сами не стоят, а платить не платят.
– Не украдут ваших денег! – запальчиво крикнула Шанька.
– Зачем красть! – с презрительною усмешкою возразил отец. – Не отдадут, – и вся недолга. Вот, слышно, переведут их отсюда, уедут из Сарыни, а там судись с ними.
– Вы обо всех по себе судите, так и думаете, что все обманывают.
– Что такое? – закричал отец, багровея. – Ах ты, мразь ты этакая, кому ты говоришь! Да я тебе голову оторву. Пошла вон из-за стола!
– Чтой-то, и поесть не дадут, – захныкала Шаня.
– Вот я тебя накормлю ужо березовой кашей. Вон, вон пошла!
– Да дай ты ребенку поесть, – сказала Марья Николаевна. – Успеешь еще накуражиться.
– Вон! – бешено закричал отец и стукнул кулаком по столу. Посуда задребезжала. Шаня выскочила из-за стола, побледневшая, испуганная, уронила стул, метнулась было к матери, но, увидев, что отец тяжело подымается со стула, тихонько взвизгнула и бросилась к двери.
– Куда? – остановил ее отец свирепым криком. – В угол! На колени!
Шаня, дрожа, повиновалась. С расширенными от испуга глазами сунулась она в угол, неловко выдвинула из угла тяжелый стул, быстро опустилась на колени и уткнулась в угол побледневшим лицом. Отец опять сел.