Том 3. Воздушный десант
Шрифт:
— Не мешай! — Сорокин отдернул руку. — Это определенно наши. Немцы давно бы обстреляли нас.
— Наши… Тогда пусть они и мигают первые, — шепчет Полина.
— А ты не мне, им это говори.
Сорокин приказывает нам схорониться в снопах.
Схоронились. Тогда Сорокин мигнул фонариком. Ему отмигнулись нашим десантским сигналом. И сразу стало легко на сердце: каждый свой здесь — такая радость!
— Идите сюда, — вполголоса сказал Сорокин в сторону копен.
— Нет, браток, иди-ка лучше ты! — отозвались из-за копны.
— Я свой, десантник.
— И я
— В данном случае — чтобы подчиняться: я капитан Сорокин.
— Капитан?.. Тогда придется мне выходить.
Из-за копны поднимается невысокий, коренастый человек и, подходя к нам, ворчит:
— Иду, иду. — Освещает нас фонариком. — Так, так, точно свои, советские. — Затем небрежно, без вытяжки, козыряет Сорокину и рапортует: — Лейтенант Гущин прибыл в ваше распоряжение. — А потом командует назад, через плечо в темноту: — Эй, парнишки, сыпь ко мне!
От копен к нам перебегает пятерка солдат. Все вытягиваются перед Сорокиным и приглушенно рапортуют:
— Рядовой… явился в ваше распоряжение.
— Говорят, что все из вашего корабля, — докладывает Гущин.
Сам он летел в другом корабле.
Сорокин оглядывает солдат, освещая каждого отдельно фонариком.
— Точно, все мои. Молодцы, ребята!
— Служим Советскому Союзу, — шепотком, но твердо, ясно чеканят солдаты.
— Вольно! Ложитесь! — командует Сорокин.
Ложимся в кружок, голова к голове, чтобы во все стороны вести наблюдение. Светят нам понемножку месяц, отблески далеких ракет и полупритушенные огни машин на дороге.
Сорокин спрашивает новичков, как приземлились, сколько у них оружия.
Приземлились все по разному: парашют неистощим на причуды. Одного бойца швырнул в деревню, на улицу. И сразу к бойцу подходит немец: «Хальт!» А боец ему: «Хватит?» — и гранату в него. Сам в огороды. Хватило, немец примолк.
Но взрыв гранаты всполошил других. В небо пошли ракеты. Кругом выстрелы, крики «хальт». Бежать некуда, везде переполох, тревога.
«Будь что будет», — решил боец и спрятался в картофельную ботву, которая кучами лежала в огородах. Совсем рядом бегали немцы, обыскивая дома, дворы и всякие усадебные построюшки. Лежа с автоматом наизготовку, боец хорошо видел всю суету и думал только одно: «Не дай бог собак!»
Собак у немцев не было, а самим не пришло в голову, что боец лежит, едва прикрытый ботвой, и они, перебегая, едва не запинаются о его ноги.
Ночь, затем целый день и часть другой ночи пролежал этот боец на том месте. Переполох за это время стих, и боец спокойно переполз в овраги и перелески.
Другого бойца швырнуло на кладбище. «Ну, выбирай место!» — пошутил он сам над собой и, напоминая своим десантским горбом могильный холм, благополучно уполз в несжатые поля. Счастливое приземление!
Третьего парашют наградил платформой железнодорожной станции, и уцелел десантник только благодаря тому, что открыл стрельбу по фонарям, освещавшим платформу, разбил их, сделал панику, затем в темноте вскочил на площадку отходившего товарного состава и уехал
Четвертый приземлился в лесистый овраг, на деревья. Сучьями сильно поцарапало ему руки и физиономию, но это в десанте пустяк, такое приземление считается большой удачей. До встречи с Гущиным трое суток кружился он по лесу, сигналил фонариком, дудочкой, под конец начал стрелять — и никакого отзвука, кроме эха.
Пятый сначала сбросил парашютно-десантный мешок, где был упакован станковый пулемет. Затем прыгнул сам. Приземлился он на скошенный луг, в зарод сена, недавно убранного, душистого. Мешок с пулеметом где-то запропастился, и боец решил заночевать: утро вечера мудренее. Зарылся поглубже в сено и уснул.
Разбудил его непонятный, ни с чем не сообразный шум. Гудели машины, ревел и мычал скот, кричали, ругались, плакали люди, — и всё сразу.
Выглянул боец. Стог при самой дороге, а по дороге идет эвакуация. Может быть, и верно, что беда не ходит одна, в тот раз так и случилось — к стогу подъехала пароконная бричка, и четверо немцев принялись навивать воз сена. Боец переполз от них подальше, но все равно подать рукой. Нагрузилась бричка и уехала. А бойцу некуда скрыться, кроме этого стога: кругом чистый луг, рядом дорога, по ней идут нескончаемые колонны угоняемых в Германию, идут под конвоем автоматчиков и овчарок.
Бричка приезжала три раза, движение на дороге шло весь день. Когда присмерклось, боец выполз из-под сена, стал обозревать, куда ему лучше двинуться.
В это время к стогу с оглядкой и опаской подошел старик и начал быстро набивать сено в мешок. Боец вынырнул перед ним:
— Здравствуй, отец!
Старик рванулся бежать, но боец схватил его за рубаху.
— Ничего, дед, не трусь! Мне от тебя не много надо — укажи дорогу на Таганский лес.
— Тебе какую? — прошамкал дед. — Большую? Малую? Короткую? Долгую?
— А чтобы одному пробежать, без встреч, и поскорей.
Дед подробно обсказал дорогу, со всеми поворотами, стежками, обходами деревень и других бойких, опасных мест.
Десантник поблагодарил деда, и разошлись.
Боец всю ночь проползал по лугу, разыскивая парашютно-десантный мешок. Утро застигло его на краю леса, застигло без мешка. Не знал, как быть: искать ли еще мешок или смириться с пропажей. Утро не умудрило его.
Но тут ему здорово повезло — невдалеке из леса вышел человек с вязанкой хвороста. Окликнул его. Это оказался подросток. Сошлись, познакомились. Подростка звали Петькой, бойца — Васькой. Десантнику было девятнадцать лет, а Петьке тринадцать.
— Чуть-чуть не ровесник тебе, — обрадовался Петька, — скоро догоню, через шесть годов буду, как ты, в армии.
— Раньше будешь, теперь призывают семнадцати лет, — порадовал его боец.
Хорошо получилось: один будто чуть меньше стал, а другой чуть больше, они сравнялись будто, и разговор побежал легко, сам собой. Петька пожалобился, что немцы расстреляли у него отца, мать после этого заболела, и он теперь — главный хозяин в доме. Вот готовит дрова на зиму.
Десантник погоревал, что не может найти мешок с пулеметом. А Петька ему: