Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая
Шрифт:
Новое королевство обнимало старые голландские и бельгийские провинции, епископство Льежское и великое герцогство Люксембургское. В силу германской федеральной конституции (8 июня 1815 г.) нидерландский король входил в состав Германской федерации как государь великого герцогства Люксембургского, которое было уступлено ему в личную собственность взамен его нассауских владений (Дилленбург, Зиген, Диц, Гадамар). После сражения при Ватерлоо и падения Наполеона границы королевства были исправлены вторым Парижским трактатом (20 ноября 1815 г.), — этим трактатом к Нидерландам были присоединены территории Филипшиль и Мариенбург, а также герцогство Вульонское, до последнего времени входившие в состав Франции. Наконец, дополнительными договорами 1816–1817 годов (особенно договором с Пруссией 26 июня 1816 г.) и Франкфуртским территориальным гецессом 20 июля 1819 года эти постановления были дополнены, и территориальный состав Нидерландского королевства определился окончательно.
Едва взойдя на престол, Вильгельм I встретился с большими затруднениями. Правда, в первом порыве энтузиазма бельгийцы восторженно приветствовали своего нового государя и сомкнулись вокруг него для борьбы с Наполеоном. Но когда им стали точнее известны условия их соединения с голландцами, когда они поняли, что с их страной поступили как с пустошью и что она признана лишь «придатком» к нидерландской территории,
Вильгельм I не сумел рассеять общее недовольство. Его простота и добродушие не искупали врожденной недоверчивости и вялости. Его либеральные стремления очень скоро были подчинены ретроградным предрассудкам. Вильгельм беспрестанно колебался между желанием привязать к себе подданных и страхом выказать слабость. Кроме того, убежденный в своем умственном превосходстве и в непогрешимости своих суждений, он установил режим личного и самовластного управления, тем более невыносимый для бельгийцев, что Вильгельм не постеснялся придать ему вполне голландский и протестантский характер. В придворном кругу считали, что старший сын короля, носивший официально титул принца Оранского и вскоре женившийся на дочери Павла I, великой княжне Анне Павловне, питает особую симпатию к Бельгии. Он был в Бельгии очень популярен, но стоял совершенно в стороне от государственных дел. Министры, которыми окружал себя Вильгельм I, почти без исключения были голландцы и стремились упрочить верховенство за северными провинциями. Притом выдающиеся деятели первых лет — барон Гогендорп, Фальк, ван Нагель, Рулль — не могли долго ладить с королем, который самое большее лишь советовался с ними и важные решения часто принимал без их ведома. Постепенно они уступили место советникам абсолютно послушным и покладистым, вроде министра юстиции ван Маанена, служившего и изменявшего последовательно нескольким режимам до Вильгельма I и справедливо прозванного «злым гением короля», или вроде министра внутренних дел ван Гоббельскроя, или статс-секретаря ван Стрефкерка, которого сравнивали с колоколом, безмолвствующим или трезвонящим по желанию государя. Таким образом, все бестактные меры и необдуманные декреты, на которые жаловались бельгийцы, исходили непосредственно от Вильгельма, и на него в значительной мере падает ответственность за те политические, экономические и религиозные трения, которые роковым образом ускорили мятеж.
Политические трения. Конституция 1815 года. Непосредственно по превращении Нидерландов в королевство особой комиссии было поручено пересмотреть «основной» закон, принятый Соединенными провинциями в марте 1814 года, и внести в него необходимые поправки для согласования с новым порядком (22 апреля 1815 г.). Председателем комиссии был Гейсберт Карел ван Гогендорп, членами — 11 голландцев и 11 бельгийцев, все по назначению короля. В их числе были люди способные и умеренно-прогрессивного образа мыслей (ван дер Дюин де Маас дам и Жандебьен), были и завзятые реакционеры (граф Мерод-Вестерлоо и де Тиеннес) и, наконец, радикалы (Леклерк и Дотранж). В комиссии возникли горячие споры, особенно по вопросу об ответственности министров, — на чем настаивали либералы, но что было отвергнуто, — по вопросу о выборе столицы для королевства, причем голландцы предлагали Амстердам, бельгийцы — Брюссель (в конце концов решено было вовсе не упоминать о столице), главное же — по вопросу об организации представительства: наперекор Гогендорпу, желавшему сохранить единую палату под исконным названием генеральных штатов, решено было учредить две палаты, из коих первую должны составлять 40–60 членов, назначаемых пожизненно королем, а вторую—110 депутатов (55 голландцев и 55 бельгийцев), избираемых провинциальными штатами. Жандебьен безуспешно восставал против этого уравнения числа депутатов, указывая, что в Бельгии больше 3 миллионов жителей, тогда как в Соединенных провинциях меньше 2 миллионов. Ван Маанен отвечал, что Голландия уже два века представляет собой суверенное и независимое государство и что она не согласится уступить первенство бельгийцам. Гогендорп вместе с тем заявил, что необходимо принять в расчет благосостояние и культурный уровень обеих стран и — если уж принимать за основание число жителей — нельзя игнорировать и миллионное народонаселение нидерландских колоний. Вопрос, несомненно, был крайне щекотливый, и надо признать, что Голландия с полным правом могла требовать себе в генеральных штатах по меньшей мере столько же мест, сколько. получали провинции, только что включенные в ее состав. Антагонизм между голландцами и бельгийцами проявился и в других вопросах, например при обсуждении статей, касавшихся религии: бельгийские клерикалы не хотели согласиться на равное покровительство всем исповеданиям, установленное Лондонским протоколом (июнь 1814 г.), и когда оно все же было в принципе принято, фанатическое духовенство объявило его несовместимым с существованием католической религии. Несмотря на все эти затруднения, пересмотр конституции был закончен в июле 1815 года. Оставалось только народным представителям санкционировать его.
«Основной закон» Нидерландского королевства устанавливал ничтожные гарантии против самовластия короля. Предоставление последнему права назначать членов верхней палаты и безответственность министров шли вразрез с истинными принципами конституционной монархии. Бюджет утверждался генеральными штатами, но он делился на чрезвычайный, обсуждаемый ежегодно, и обыкновенный, вотируемый сразу на десять лет. Это исключало всякий действительный контроль в области финансов. Генеральные штаты могли отвергать законопроекты, но не имели права вносить в них поправки. Несменяемость судей была обещана, но лишь в будущем, и вовсе не упоминалось о суде присяжных, к которому бельгийцы привыкли в эпоху французского владычества и который был упразднен простым указом в ноябре 1814 года. Свобода печати была оговорена в конституции, однако при этом остался неотмененным необыкновенно суровый указ, изданный 20 апреля 1815 года, в опаснейший момент войны с Наполеоном, и каравший некоторые проступки по делам печати клеймением, шестилетним тюремным заключением и штрафом в 10 ООО фрапков. Таким образом, в этом «основном законе» было немало недостатков и пробелов, особенно чувствительных для бельгийцев, которых помимо всего раздражали узаконения по вопросам парламентского представительства и свободы культов.
Недовольство бельгийцев проявилось тотчас же, лишь только им предложили высказать свое мнение. В то время как голландские генеральные штаты единогласно утвердили новую конституцию, бельгийские
Неравномерное распределение власти между северной и южной частями Нидерландов. Так как политический строй королевства определяли голландцы, то все было как нельзя лучше приноровлено к их особым интересам. Главные правительственные и административные органы имели пребывание на севере, а статья 98 конституции, в силу которой генеральные штаты должны были собираться поочередно то в одном из голландских, то в одном из бельгийских городов, обусловливала лишь кратковременные переезды двора, министров и государственного совета на юг. Все канцелярии во время этих кочевок оставались в Гааге, и чиновники, переезжая в Брюссель, считались командированными за пределы своего законного местопребывания, получая прогоны и суточные, как если бы они находились за границей. После революции 1830 года бельгийцы принялись подсчитывать государственные учреждения, находившиеся на севере, и оказалось, что в Гааге находятся все министерства, государственный контроль, верховный дворянский совет и большая часть важнейших административных ведомств, в том числе и горное, хотя в Голландии не существует ни рудников, ни копей; в Гааге и Амстердаме — канцелярии обоих орденов: военного ордена Вильгельма и ордена Нидерландского льва; в Утрехте — монетный двор и верховный военный суд; в Лейдене— инвалидный дом; в Вреде — военная школа. В то же время в южных провинциях не было ни одного сколько-нибудь важного государственного учреждения. В 1830 году не было еще решено, где должна заседать кассационная палата, и вот, декретом от 21 июня 1830 года местопребыванием последней была назначена Гаага. Между тем число гражданских и торговых тяжб в Голландии значительно уступало числу подобных тяжб в Бельгии; за десятилетний период с 1820 по 1830 год в Брюсселе подано было 6352 апелляционные жалобы, в Льеже — 3082, тогда как в Гааге — всего 1940. Не удивительно при таких условиях, что бельгийцы протестовали против навязанной им подчиненной роли. При этом голландцы не ограничились тем, что перетянули к себе все органы власти, — они целиком захватили их, оставив своим южным согражданам лишь ничтожную долю гражданских и военных должностей.
Организуя в 1815 году свое первое министерство, Вильгельм I ввел в него лишь одного бельгийца — герцога Урселя, по ведомству Waterstaat'a [116] и общественных работ. Так же действовал он и в дальнейшем, предоставляя высшие должности почти исключительно голландцам. Когда в 1819 году герцог Урсель оставил ведомство Waterstaat'a, его ставленники в южных провинциях — бельгийские инженеры — были заменены голландцами. Директором банка, учрежденного в 1825 году в Брюсселе, был назначен голландец. В 1829 году в числе 15 министров и статс-секретарей было трое бельгийцев, в числе 14 начальников отдельных ведомств и секретарей — один, в числе 20 обер-секретарей и регистраторов — также один, и далее все было в том же духе. В иных министерствах на весь штат приходилось по 2–3 бельгийца, а в военном и морском ни одного. Такое же неравенство царило и в армии: Бенжамен Констан писал в 1817 году, что на 32 генерал-лейтенанта — бельгийцев только 6, на 53 генерал-майора—10. Позднее Нотомб на основании армейских списков за 1830 год вычислил, что офицеров — голландцев было почти 2000, бельгийцев — 147 и что высшие чины, за немногими исключениями, давались голландпам. Только в колониальной армии численный перевес был на стороне бельгийцев, плативших здесь дань своей кровью; под тропиками они могли рассчитывать на повышение, в котором им отказывали на родине. Офицеры-голландцы подчас демонстративно выказывали бельгийцам обидное презрение. Так, когда Карл Плетинкс, служивший ранее во французской армии, а потом в Ост-Индии, вынужден был по слабости здоровья вернуться в Европу, с великим трудом добившись чина младшего лейтенанта, — командир полка принял его очень грубо и сказал: «Вот первый брабантец, которого мне навязывают». Разгневанный Плетинкс подал в отставку: впоследствии он оказался одним из вождей революции 1830 года.
116
Ирригации. — Прим. ред.
Попытки ввести голландское законодательство и единый официальный язык. Положив конец французскому владычеству в Нидерландах, король Вильгельм решил вытравить все его следы. Кодекс Наполеона был признан дурным и опасным единственно вследствие своего французского происхождения, хотя бельгийцы к нему привыкли. Вильгельм не желал, чтобы суды его королевства руководствовались приговорами парижской кассационной палаты. Уже в 1814 году был издан ряд постановлений, обнаруживших его стремление применять всюду старое голландское право. Таково, например, постановление 21 августа, узаконившее битье палками в армии; таковы указы 6 ноября, отменившие гласность уголовного судопроизводства и суд присяжных. Затем был выработан проект реформы гражданского уложения. При обсуждении этого проекта в палате в 1821 году два бельгийских оратора, Дотранж и Рейфен, обратили на себя общее внимание убедительностью своих доводов в пользу французских законов; проект был взят обратно, и правительство ограничилось изменением ряда статей Кодекса Наполеона и изданием его голландского перевода, полного неясностей и нелепостей. Еще меньше успеха имел проект уголовного уложения, составленный в 1827 году. Правда, в нем были странные пункты: он предлагал, например, восстановить повешение, клеймение, сечение и другие средневековые кары. Эта перепечатка уголовного уложения Карла V была встречена таким всеобщим осуждением, что правительство отказалось от своего творения, даже не внося его на обсуждение генеральных штатов. Однако произведенное проектом впечатление сохранилось, и бельгийцы присоединили эти жалкие потуги на законодательство к прочим пунктам своего обвинительного акта против голландцев.
Не менее раздражали бельгийцев попытки короля установить национальный язык. В эпоху французского владычества официальным языком был только французский язык. Указ, изданный в октябре 1814 года, восстановил свободное пользование теми языками, какие раньше были дозволены австрийцами. Но эта реформа казалась Вильгельму недостаточной. И 15 сентября 1819 года он сделал обязательным для всякого кандидата на общественную должность знание национального языка, иными словами — голландского, который мало чем отличается от фламандского. Для усвоения этого языка был дан 15-летний срок. Это постановление, подкрепленное еще другим указом (в октябре 1822 года), было крайне неприятно бельгийцам и особенно валлонцам, и правительство сочло благоразумным в 1829 и 1830 годах отказаться от своего решения по этому вопросу.