Том 3. Все о любви. Городок. Рысь
Шрифт:
Теперь в одну секунду сглотнул он молочную кислятину, схрупал сухарь и прищелкнул языком.
— Мало!
Подумал и пошел в другую комнату, где днем работал его ученик.
— Вагнер, — вспомнил он, — вечно что-то жует. Наверное, у него что-нибудь припрятано.
Пошарил по всем углам и нашел за банкой с гомункулусом большой кусок колбасы и пумперникель.
— Хорошо бы к этому выпивку, — пробормотал он и сам смутился такой непривычной для своего мозга мысли.
—
Но пива не было. Тогда глаза его остановились на банке с гомункулусом. В банке был спирт.
И снова заработала мысль непривычно и жутко. Вспомнилось, как забрались как-то к нему в лабораторию соседние школьники и выпили спирт из-под жабьего сердца, которое предполагалось венчать с черной лилией.
— Мальчишки были довольны, несмотря на то, что Вагнер их выдрал.
Здесь воспоминания оборвались, и Фауст перешел к реальной жизни. Разорвал пузырь, закупоривавший банку, и хлебнул. Хлебнул, крякнул и вонзил зубы в колбасу:
— Блаженство.
Чуть было не крикнул: «Остановись, мгновенье»! — но вспомнил, что этого-то как раз и нельзя. Покрутил головой, посмеялся, доел колбасу и пошел одеваться.
Тут он с досадой заметил, что от молодости стал весь больше и толще, что платье трещит на нем по всем швам. Кое-как натянул его, надел шляпу, схватил было палку, да вспомнил, что теперь она не нужна, и вышел на улицу. Помнил, что нужно было зайти к старому алхимику потолковать насчет соединения Льва с Аметистом, но вдруг и алхимик, и Лев, и Аметист показались ни к черту не нужными. А гораздо неотложнее почувствовался план пойти в бирхалку.
— Я молод! — ликовал он. — Теперь жизнь даст мне то, чего я желал, за что продал душу черту.
«Глубокое до боли счастье, силу ненависти, могущество любви… юность».
Он шел в бирхалку.
— Я, старый доктор Фауст, знаю, что должен пойти к алхимику, а вот иду в бирхалку. Это меня моя дурацкая молодость мутит. И ничего не поделаешь. Неужели я стал лентяем? Странно и нехорошо.
Но поступил он именно странно и нехорошо. Пошел в бирхалку.
Народу там было уже много. Чтобы получить место, пришлось схитрить. Подстерег минутку, когда один уютный старичок поднялся, чтобы поздороваться с приятелем, и живо занял его место. Старичок вернулся, обиделся, заворчал.
— Да, — поддержал его другой старичок. — Теперь молодежь стала не только не любезная, а прямо наглая. Вот, молодой человек, — обратился он к Фаусту, — в наше время юноша не только не позволил бы себе занять место пожилой персоны, но, наоборот, уступил бы ей свое собственное.
— Стыдно, молодой человек! — ворчал обиженный старичок. — Что из вас выйдет, когда вы войдете в лета? Лоботряс из вас выйдет,
— Неуч? — удивился Фауст. — Я доктор. Я философ.
— Ха-ха-ха-ха-ха! — дружно расхохотались все кругом.
— Вот шутник! — Да он пьян!
— Как распустилась наша молодежь! Вместо того, чтобы учиться и работать, сидит с утра в бирхалле.
— И скандалит.
— И врет.
— Вылить ему пиво за шиворот, — предложил кто-то.
— Ну, задевать его не советую. Парень здоровый.
Фауст обвел присутствующих глазами. Все лица насмешливые, недружелюбные.
— Драться?
Он не знал, сильный он или слабый. От волнения забыл, что он молод, и поспешил убраться из кабачка.
На улице было весело. День солнечный, яркий. За углом трещал барабан, проходили солдаты. Фауст залюбовался на их крепкие бодрые фигуры, на молодецкий шаг, на сильные ноги.
— О, если бы вернуть молодость! — вздохнул он по старой привычке.
— Ты чего толкаешься? — огрызнулась на него прохожая старушонка. — Чего на фронт не идешь? Смотрите, господа хорошие, какой здоровенный парень болтается зря, а родину защищать не желает.
— Стыдно, молодой человек, — сказал почтенный прохожий. — Воевать не идете и вон старуху обидели.
— Это какой-то подозрительный субъект! — пискнул кто-то. — Вон и одет как стрекулист.
— А и верно, — поддержал другой. — Платье-то не по нем шито, стариковский кафтан. Видно, ограбил какого ни на есть старика.
— Арестовать бы его, да выслать.
— Чего тут. Ясное дело — нежелательный иностранец.
Подошел сторож с алебардой.
— Поймали? — спросил.
— Поймали.
— Ну, так идем в участок.
Сторож ухватил Фауста за шиворот.
— Отправят на фронт, — говорили в толпе.
— Эх, молодежь, молодежь, как распустилась!
Фауст отбивался как мог, и вдруг развернулся и трахнул сторожа в скулу.
«Des Hasses Kraft» — сила ненависти, вспомнилось ему.
— Ловко, черт возьми! — громко крикнул он.
— Возьми? — переспросил знакомый голос.
— Беру!
За его плечом улыбалась симпатичная знакомая рожа Мефистофеля.
— Беру! — повторил Мефистофель.
— Пусти-ка его, голубчик, — сказал он сторожу. — Это мой приятель.
Он нагнулся и пошептал сторожу что-то на ухо. Тот осклабился, удивленно уставился на черта и отпустил Фауста.
Мефистофель подхватил Фауста под руку и спокойно повел его вдоль улицы.
— Куда же мы идем? — спросил Фауст.
— Фланировать, — отвечал черт. — Молодые люди всегда фланируют. Пойдем, вон на площади танцуют. Там встретишь Маргариту.