Том 38. Огонек
Шрифт:
Талант!
Ты чувствуешь, что стало со мною, Золотая! Твой Огонек вспыхнул как костер. Потом потух снова и снова вспыхнул. У меня явилось непреодолимое желание прыгнуть на шею доброму старику и расцеловать его в обе щеки. Но, очевидно, этого нельзя делать в гимназии, и я кое-как сдержалась. Зато что было после урока, мама! Все эти девицы, едва только захлопнулась за учителем дверь, бросились ко мне. Чуть не силой вырвали из моих рук рисунки, громко восторгались мною, душили меня поцелуями, кричали мне в уши, точно я была глухая:
— Вы талант Камская, вы большой талант! То, что нарисовано вами,
Моя соседка Усачка смотрела на меня с таким видом, точно я была леденцом и она собиралась меня съесть. Едва-едва сумела я освободиться из их толпы и то благодаря Слепуше, Финке и Принцессе, которые пришли сказать мне, что «интернатские» сейчас должны идти завтракать к себе наверх. По дороге в общежитие Принцесса наклонилась к моему уху и проговорила тихо, так тихо, что я одна только могла ее услышать:
— Мне немного жаль вас, Ирина…
— Жаль, почему?
— Они все закружат вам голову своими похвалами. Избалуют вас… Это очень грустно. Вы показались мне такой милой, такой душевно свежей и непосредственной провинциалочкой. Что вы сделаетесь отныне, благодаря имени вашего отца и вашей собственной даровитости, кумиром гимназии, это несомненно, но милая Ирина, не поддавайтесь лести… Она действует разрушающе. Простите, что я суюсь, может быть, не в свое дело, голубушка, но я много старше вас. На целых два года — и это дает мне право предостеречь вас… К тому же вы мне так понравились с первой же минуты знакомства… Очень понравились, Ира! И мне не хотелось бы видеть вас иной, не такой, как сейчас.
Золотая! Поверишь ли? Пока она говорила, я закрывала глаза и без труда представляла себе на месте Принцессы твою хрупкую миниатюрную фигурку, твое чудное милое личико! До того совпадали ее мысли и слова с твоими. Ты говорила мне то же, отпуская меня сюда: "Берегись избаловаться, моя Ирочка, останься той же детски-свежей душою провинциалочкой, которой ты улетаешь из-под крылышка твоей мамы!" Ты видишь, Золотая, я от слова до слова помню все твои слова! Теперь убедись сама, насколько они тожественны с речью Принцессы! Я чуть приоткрыла глаза, чтобы увидеть золотистую головку говорившей. Это дополняло сходство ее с тобою. Те же волосы, те же мамуся, и те же, мысли! Ах! Мне захотелось плакать и смеяться в одно и то же время. И я кончила тем, что подпрыгнула на ходу и влепила звонкий поцелуй в ее бледную щечку.
— Спасибо вам за совет, Принцесса! — проговорила я весело, между тем, как на ресницах моих дрожали предательские слезинки. — Успокойтесь, моя милочка, я постараюсь не испортиться всеми силами души.
Она улыбнулась мне своими умными задумчивыми глазами и ничего не ответила на это, потому что мы уже входили в столовую, где на председательском месте за столом сидела сама госпожа Рамова, начальница гимназии и содержательница интерната. Я увидела небольшую полную даму в гладком черном шелковом платье с седеющими волосами и усталым лицом. Она внимательным взором окинула меня с головы до ног. Потом легким кивком ответила на мой поклон и сказала:
— Добро пожаловать, Камская! Надеюсь, вы скоро привыкнете к вашим новым знакомым и порадуете меня вашими успехами.
И все. Я ожидала, признаться, более продолжительного приветствия, но госпожа Рамова (кстати, ее здесь называют Марией
Завтрак кончился в полчаса, и Маргарита Викторовна Боргина повела нас снова вниз в классы. Да, кстати, мамуля! За завтраком все интернатки соединились снова, и опять я имела удовольствие увидеть очаровательную парочку — Аду и Казю, наших малолеток.
Два часа дневных уроков промелькнули быстро. У меня было еще два экзамена в этот день. По Закону Божию и немецкому языку. Боялась, что последний сплохует, но выручила Принцесса. Она села на первую парту, ближайшую к кафедре, и подсказала мне все затруднявшие меня ответы. Это вышло очаровательно и незаметно нисколько.
Я знаю, что Золотая покачает своей милой головкой, читая эти строки ее глупого Огонька, но мамуля! Было бы во сто крат хуже, если бы я провалилась! В переменку между уроками я гуляю по коридору с Принцессой. Иногда к нам присоединяется Усачка. Она очень шумная, восторженная, неистовая натура. Объявила мне прямо безо всяких вступлений, что обожает меня, любит больше всего в мире, восторгается мною и непременно желает иметь от меня на память что-нибудь. Это с первого-то дня знакомства, а? Не странно ли это, мамочка?
В два с половиной окончились уроки. «Экстерки» наскоро собрали свои тетради и книги и бегом побежали домой. Мы остались. Мы должны были идти гулять в гимназический двор, со всех сторон окруженный высоким забором. И тут-то твой Огонек, мамочка, твой сумасшедший, свободолюбивый Огонек почувствовал впервые, что он — птичка, запертая в клетку. Впрочем, не я одна чувствовала это: Принцесса, Живчик и даже Финка и Слепуша, все сгруппировались у окна и жадными глазами смотрели на улицу, где было солнечно, светло и радостно в этот сентябрьский день убегавшего лета.
Лицо Принцессы было печально. Даже карие глаза Живчика блестели меньше обыкновенного и точно подернулись дымкой тумана, а холодные, выпуклые, водянистые глаза Финки потеряли все свое обычное спокойствие…
Мы все старались скрыть друг от друга обуревавший нас порыв желания вырваться хоть на минуту на свободу, кинуться следом за «экстерками» туда — в это свежее чистое море воздуха, солнца и света!.. Но не грусти за меня, Золотая! Я привыкну. На этом прощаюсь! Целую твои ручки, каждый пальчик, постараюсь увидеть тебя во сне в эту ночь во что бы то ни стало.