Том 4. Джек
Шрифт:
— На нас напоролся какой-то американец… Идем ко дну… Спасайся кто может!
Кочегары и механики бросаются к узкой лесенке, но на ее верхней ступеньке вдруг возникает Моко с револьвером в руке:
— Первому, кто попробует выйти, я размозжу голову! В кочегарку, дьяволы! Раздувайте топки! Земля недалеко. Еще не все пропало.
Каждый возвращается на свой пост и с яростью, с отчаяньем берется за работу. В кочегарке ад кромешный. Топки набиты до отказа, намокший уголь чадит, желтый вонючий дым ослепляет, душит, отравляет людей, вода, хоть ее откачивают насосами, все прибывает, руки и ноги леденеют. Как все здесь завидуют тем, кто сейчас наверху, на палубе, — они-то хоть будут умирать на свежем воздухе! Тут,
Конец! Насосы больше не работают. Топки погасли. Кочегары стоят по плечи в воде, и на сей раз Моко кричит громовым голосом:
— Спасайся кто может, ребятки!
IX
ВОЗВРАЩЕНИЕ
На набережной Августинцев, узкой и тихой, окаймленной с одной стороны лавками книготорговцев, а с другой — книжными развалами, в одном из старых домов прошлого века с тяжелыми сводчатыми входами поместилась редакция журнала «Обозрение будущих поколений».
Этот малолюдный квартал был выбран не случайно. В Париже редакции газет и других периодических изданий обычно располагаются в тех частях города, которые им больше подходят. В центре столицы, возле Больших Бульваров, иллюстрированные журналы, газеты, заполняющие колонки светской хроникой, выставляют напоказ свои красочные обложки, точно образчики новых тканей. В Латинском квартале газетные листки-однодневки перемежаются с витринами, где выставлены романсы с виньетками или же ученые медицинские издания. Но солидные и серьезные журналы, придерживающиеся определенных взглядов, преследующие определенные цели, избирают для себя спокойные, тихие улицы, где шумная жизнь вечно бурлящего Парижа не мешает их тяжкой, почти подвижнической деятельности.
Независимый гуманитарный журнал «Обозрение будущих поколений» был просто создан для этой набережной, над которой летала пыль старых книг; он помещался, как мы уже знаем из письма Шарлотты, «по соседству с Академией наук». Вполне отвечал духу журнала и самый дом, давший ему приют, дом со старыми, потемневшими балконами, с фронтоном, будто источенным червями, широкой лестницей с узорчатыми перилами, изрядно обветшавший, невеселый. Но, по правде говоря, тому духу гораздо меньше отвечали физиономии и весь облик сотрудников.
Журнал «Будущие поколения» возник около полугода назад, и все это время привратник с испугом впускал в дом самых неопрятных, самых странных и самых жалких из тех людей, что подвизаются на поприще низкопробной литературы. «К нам приходят и негры и китайцы», — сообщал своим коллегам из соседних домов злополучный цербер. Надо полагать, что он намекал на Моронваля, который буквально не вылезал из редакции, причем приходил он сюда в сопровождении какого-нибудь «питомца жарких стран». Но не один Моронваль дневал и ночевал в втом достопочтенном заведении — сюда стекались «горе-таланты» не только из Парижа, но и из провинции, унылые неудачники, которые, кажется, так и ходят всю жизнь с пухлыми манускриптами, оттопыривающими карманы их куцых сюртуков.
«Непризнанный гений» издает журнал, журнал, располагающий собственным капиталом и акциями! Подумайте, какая удача! По правде сказать, акционеров было маловато. До сего времени их насчитывалось всего только двое: разумеется, сам д'Аржантон, а затем… наш приятель Джек. Не смейтесь, пожалуйста! Да, Джек был акционером «Обозрения будущих поколений». В счетоводных книгах было указано, что он приобрел акций на десять тысяч франков, на те самые десять тысяч франков, которые подарил ему «милый дядя». Поначалу Шарлотта сомневалась в том, следует ли ей употребить таким образом деньги, которые надлежало вручить мальчику в день его совершеннолетия, но под конец согласилась с доводами д'Аржантона:
— Посуди сама!..
Скупость поэта была широко известна, а потому этот довод звучал убедительно.
34
«Обозрение Старого и Нового Света» («Revue de deux MonAet») — французский литературный журнал, выходил с 1828 по 1944 год. В нем сотрудничали Бальзак, Александр Дюма-отец, Сент-Бёв и др.
За шесть месяцев д'Аржантон истратил больше тридцати тысяч франков на аренду помещения для редакции, на приобретение обстановки, не говоря уже об авансах, выданных авторам. Теперь, спустя полгода, от первоначального капитала не осталось и следа, и д'Аржантон, по его словам, был поставлен перед необходимостью вновь обратиться к акционерам: он выдумал этот предлог для того, чтобы отделаться от назойливых просителей, обращавшихся к нему за деньгами.
До сих пор журнал не приносил никакого дохода, между тем расходы были огромные. Кроме помещения для редакции, поэт снял на пятом этаже того же дома великолепную, просторную квартиру с балконом, откуда открывался чудесный вид на Сите, на Сену, на Собор Парижской богоматери, на купола и шпили; по мостам катили экипажи, а под пролетами мостов проплывали суденышки. Тут по крайней мере можно было жить, дышать полной грудью. Не то что в забытой богом дыре, в Ольшанике, где самым большим событием, которого с нетерпением ждали весь день, было появление шмеля: летом он появлялся в кабинете д'Аржантона ровно в три часа. Извольте работать в такой атмосфере полного застоя! А ведь он целых шесть лет просидел там, как в заточении! И чего он добился? Целых шесть лет убил на то, чтобы написать «Дочь Фауста», а за те полгода, что он в Париже, ему благодаря «духовной среде» удалось начать ряд этюдов, серьезных статей, рассказов.
Шарлотта тоже принимала участие в лихорадочной деятельности поэта. По-прежнему моложавая, свежая, она вела дом, хлопотала на кухне, а это было нелегко, потому что за стол неизменно садилось множество гостей. Наконец, она помогала ему в трудах.
Чтобы способствовать своему пищеварению, он завел привычку диктовать, не присаживаясь к столу, а так как у Шарлотты был красивый почерк с наклоном вправо, то она стала исправлять обязанности его секретаря. По вечерам, когда они обедали без гостей, д'Аржантон с часок диктовал, прохаживаясь взад и вперед по комнате. В старом, притихшем доме гулко звучали его шаги, его торжественный голос, а другой голос, мягкий, нежный и мелодичный, вторил этому священнодействующему жрецу.
— Наш писатель опять сочиняет, — с почтением говорил привратник.
В тот вечер, когда мы вновь встречаемся с четой д'Аржантонов, мы застаем их в небольшой очаровательной гостиной, где приятно пахнет зеленым чаем и испанскими папиросами. Шарлотта приготовляет стол для работы: пододвигает новомодную чернильницу, ручку из слоновой кости, золотистый песок, раскладывает красивые тетради с белоснежной бумагой, на которой оставлены широкие поля для поправок. Поля эти — излишняя предусмотрительность, поэт никогда не делает поправок: как написалось, так написалось, и баста! Больше он к этому не притрагивается. Однако поля очень украшают вид рукописи, а когда дело касается ее поэта, Шарлотта хочет, чтобы все было изысканно.