Том 4. Эмигранты. Гиперболоид инженера Гарина

Толстой Алексей Николаевич

— Я его знаю, — крикнул Биттенбиндер, — голубые очки — харьковский чекист… Этому молодчику спицы надо под ногти!

— Детали обсудим после… Пятым в списке — Леви Левицкий (удовлетворенное рычание собеседников…) и, наконец, шестой — Ардашев… (Снова одобрительные восклицания.) Эта тройка — Леви, Ардашев и Варфоломеев — не вызовет никаких политических неприятностей, здесь можно действовать без оглядки, кроме того, господа, вы сами понимаете, это вещественно…Поэтому я и предлагаю: начать с этой тройки. А чистой политикой займемся уже

во вторую очередь.

Биттенбиндер:

— Браво!

Эттингер:

— Поддерживаю…

Затем — холодный голос Извольского:

— Я не согласен… Господа, прежде всего мы должны оправдать свое лицо… Мы боремся за поруганную и распятую монархию… Мы — братья белого ордена — боремся с большевиками, то есть: с агентами сионских мудрецов, с еврейством в целом и с его прихвостнями — российскими либералами и интеллигентами. Наша цель — вернуть России ее исконную святыню и восстановить золотой век, когда государственный строй был подобен небесной иерархии: народ был покоен и чист духом, высшие силы заботились и пеклись о нем. Крестьянин был сыт, здоров и весел, под отеческой опекой крестьянин истово трудился, имея видимую цель: своего барина — своего отца. В свою очередь над барином стояли высшие силы, и вся незыблемая система осенялась славой горностаевой мантии помазанника. Было легко дышать, легко жить… Так вот, господа, я полагаю, что первый наш акт должен быть чисто политическим. Это наш первый долг, этим мы поднимем себя на моральную высоту и смело взглянем в лицо нашим друзьям… Иначе — Лига разменяется на мелкие операции…

Его перебил рев Биттенбиндера:

— Хороши мелкие операции! У Леви Левицкого полмиллиарда крон на текущем счету…

— Вы меня не поняли, поручик Биттенбиндер, я говорю — мелкие в моральном смысле…

— Ну, это уже тонкости…

Лаше — мягко Извольскому:

— Не забудьте, что организация казни крупного политического лица требует огромных предварительных затрат. Ассигнованные нам суммы — капля в море, да и капля-то еще в море, а не у нас… Прежде всего мы должны пополнить нашу кассу… Итак, вопрос о Леви Левицком, Ардашеве и Варфоломееве я считаю решенным… Мой план захвата этих лиц таков…

Налымов проснулся, зажег электрическую лампочку у дивана и стал поджидать Веру Юрьевну.

Внизу в столовой бубнили голоса. Деревянные стены дома резонировали тревожно, будто волны неспокойных мыслей бежали до чердака, уносились в ночь, рассыпавшую августовские звезды над домом.

Налымов подумал лениво: «Совещаются…» Но где Вера Юрьевна? Ему до того внезапно стало жалко ее, что он сморщился и потер грудь там, где тупой болью сжималось пропитое сердце. «Да, братец ты мой… Пора, пора… Довольно, будет. Пора, братец мой…»

Под его постелью стоял чемодан, в нем в скомканном белье, в коробке от мыла, среди бритвенных принадлежностей, грязных воротничков и прочей ерунды — маленький «браунинг»… Эта его смерть была далеко запрятана, как у Кощея бессмертного.

Он повторил: «Пора, пора!» — но даже и не пошевелился. Значит — еще не «пора». А не пора потому, что, кроме него, еще — Вера… «Да, накачал бабу на шею… А, собственно

говоря, если бы не накачал? Неизбежно, братец мой, все равно — неизбежно, — не ее, так другую, именно такую. Да, братец, живуч все-таки человек…»

Осторожно скрипнула дверь, вошла Вера Юрьевна.

— Приехали, — шепотом сказала она и села у него в ногах на диван. Лицо ее было жалкое. Зрачки — во весь глаз. — Дождались…

Василий Алексеевич спросил как можно спокойнее:

— Что именно случилось?

— С завтрашнего дня начинают… Как мясники… Ну, ты понимаешь, — как мясники!.. Что же это такое? — Она тихо заломила руки.

— Хочешь, дадим знать полиции?

— Ах, у них все — шито-крыто… У них поддержка повсюду. Все предусмотрено. Они спокойны! Пойми, какие-то фантастические злодеи!

У Василия Алексеевича задрожало где-то в кишках. Осторожно спустил ноги с дивана. У Веры Юрьевны зрачки сузились; она следила за ним, не отрываясь. Да, надо было решать… Дряблая воля, давно отвыкшая велеть, мелко тряслась где-то в кишках… Но понимал: «Прижали вилами — выкручивайся…»

— Вера… Если ты в состоянии, — бежим…

Она — быстро:

— Куда?

— Не знаю пока еще… Там увидим… Во всяком случае, у нас будет какое-то одно очко… (Зрачки ее заметались.) А здесь они используют тебя и уберут, как ненадежного свидетеля… И тебя, и Лильку, и Машу…

— Я это знаю… Я этого давно ждала… Ведь это же — мясная лавка! Нужно бежать сейчас, — они, кажется, уже там напились… В Финляндию и в Петроград! На границе нас схватят, и мы расскажем все… Я скажу… (Вытянулась, зрачки — как точки…) Господин комиссар!.. Мы бежали к вам — предупредить о кошмарном преступлении… Мы — из шайки убийц. Найдете нужным — расстреливайте нас… Ведь все равно же, Вася!

— Конечно, конечно… Я бы даже так сказал: приятно быть зрителем, но наступает час, когда нельзя быть зрителем… Тут не в опасности, конечно, дело… Но есть предел грязи, мерзости…

— Да, да, да…

— Теперь — практически: бежать, конечно, сегодня, сейчас… Взять только деньги и драповое пальто… Когда доберемся — там уже будут дожди, а в Питере теплого не достанешь. Да! Надень высокие башмаки… А я пойду в столовую и подпою их хорошенько…

— Сам не напейся, Вася…

— Брось!.. И жди меня на шоссе… Мы еще захватим последний поезд в Стокгольм…

Вера Юрьевна молча обхватила его, прижалась лбом, носом, губами к его жилетке. Он отогнул ее голову, растрепал волосы, погрозил пальцем ее взволнованному лицу:

— Не сплоховать!

— Нет… Иду…

Дверь в это время толкнули. В комнату вскочил Хаджет Лаше, за ним вошли Биттенбиндер и Извольский. Изрытое воспаленное лицо Хадшет Лаше кривлялось и прыгало, силясь сорвать маску. Бешенство застряло у него в горле, — он шипел, заикался и брызгался. Вера Юрьевна попятилась в ужасе.

Биттенбиндер подошел к Налымову и ударил его рукояткой револьвера в переносье. Василий Алексеевич схватился за голову, повернулся к дивану, нагнулся, — кровь выступила между пальцами. Вера Юрьевна закричала. Извольский сказал с кривой усмешкой: