Том 4. Маски
Шрифт:
И жизнь, как стекло, перерезалась: надвое!
Да, эфиопское что-то в лице; голова, точно морда разбитого сфинкса; щека — расколупина, нос — глядит дырами.
Встал, — заходил: в повороте выбрасывал руку — направо и вверх, как весло; и потом опускал, как весло, глубоко, как веслом, ей загребывая свое прошлое; и на Загребе, с подскоком, повертывался — на прошлое.
Жил прозябанием — в мороке серо-зеленых обой; вырывался в поля; старый, серо-зеленый туман, — как обои, — в полях настигал.
Не
— в котелке, в черноватой крылатке, под желтою тучей бежит он из серо-зеленого поля; а кто-то, седой, догоняет: в зеленом, прокрапленном желчью, — его —
— как себя!
Страшным отсверком выблеснули сквозь усы его зубы; и — выблеснуло стародавнее, — то, чего не было в жизни!
Открытие — дома, в — бумагах, рассунутых в томики! Надо спешить в Табачихинский! Надо — скорей, поскорей, — в них изрыться!
И — к двери: в дверях —
— Серафиму!
Они как бы замерли, не замечая друг друга; и вдруг — бородою, как облаком, он к ней навстречу вскочил за рукою летевшей, расширяясь полою, как пестрым павлиньим хвостом.
И — ударил серебряным громом ей в уши:
— Я — сделал открытие!
— Вы?
— И — забыл!
Бородою — вразлет; тормошами — враздрай.
— Скажите мне, — где оно?
Ноги и руки разъехались; стал буквой «ха»; глаз — с лицо; а лицо расширялось в исполненную выражения, просиявшую плоть:
— У кого?
В двери пузом вдавился Пэпэш, передрагивая, точно лошадь, сгоняющая оводов, красной кожею:
— Тише, пожалуйста: здесь — не кофейня-с!
Тогда, отступая, две руки на груди в кулаки зажимая и выбросив голову, мрачной Эриннией, точно щипцами, затиснула вдруг Серафима в морщинах тяжелого лобика взгляды Пэпэша.
И — лобиком в бод!
Два шажочка, с притопом, как в танце, — на согнутых
твердо коленях; в позицию — встав, помотала головкою: —
— и —
— Николай Николаевич прочь ушлепал.
Глава шестая
«Пырснь»
Цитаты
— Па-па, — Никанора за руку схватил, изловчившися, Тителев.
— Стой-ка — попались: идемте-ка!
И — в кабинетик: «топ-топ»!
Никанор же, на пуговицы застегнув пиджачок, переюркивал.
Тителев стал над столом; руки — фертиком: вметился в мысли какие-то; бросавши их, стал хвататься за дикие пятна папки; одну он рванул; шлепнул в сизое поле стола, развернул: и — посыпались вырезки.
Все это — хватом.
— Вырезки из иностранных газет; — он показывал, — о вашем брате; открытие: видно, унюхали рыбу, — он зубы показывал.
—
— Вот «Фигаро», прочитайте, — ткнул пальцем… — Да что вы тут все топощите… Оставьте трепак!
И пошел синусоиды строить ногами, вышлепывая в темно-синие кайма, — вперед головой.
97
«Тагеблатт» (нем.)— ежедневная газета.
Никанор же — прочтет, ужаснется; и — вскочит; и — сядет.
— Прочли? Ну, — Антанта старается дело поставить иначе; открытия — нет: почему?
Замигал Никанор.
— Трепетица не дошлая, — вникните! Да потому, что — расчет на открытие; значит, — прицелились: шуба была бы, — вши — будут!.. А прежде писали, что — есть.
Никанору казалось: в мозгу вырезает, — простым сочетанием вырезок.
— Версия третья, — и новая пачечка.
— Ну-те?
Глазами блеснул; и, закинувшись под потолок, похохатывал.
Лунные пятна за окнами тускли; кисейно летали снега; голосили, бренчали, качались, курились, клочились.
— Прочли?… Эге!.. Выскочил, как чорт из ада, кинталец, Цецерко-Пукиерко, парень-ловкач; он открытие выжал из брата — рабочему классу, ведомому в бой Гинденбургом; и это-с, конечно-с, немецкие денежки-с!.. Вот до чего англичане додумались: Энгельс и Маркс полстолетием ранее, выдуманные немецкой армейщиной, для Гинденбурга рождали Либкнехта!.. Да вы трегубительно так не смотрите… Вы — вникните: и ароматы ж!
Взусатился:
— Американцы при помощи Англии хапают… Мало: им все — недохап… Ну-те, — прежде писали о воре, Мандро.
Топотец Леоноры вдали.
— О том самом, который… Я вам говорил…
Никанор, перестегивая пиджачок, стал узехоньким; а топотец приближался.
— Теперь нет Мандро; англичане не верят-де: вор-то — Цецерко…
Скрипение цыпочек остановилось у двери.
— Французы ж молчат на иных основаньях: нащупали; нет-де Пукиерки: две орьентации!
Выскочил из-за стола; ухо выставил: он — многоухий! Леоночка, с тихой опаской глядевшая в двери, — вошла.
— Брось, Леоночка, — брось: не мешай… Негораздо!
Снял руку с плеча; взгляд сказал:
— Коли ложь, — лги вовсю.
И она их оставила: он ей казался опасен: во всякое время; и он ей казался сугубо опасен теперь; а спасителен был в роковые минуты.
И вспомнила первый его на нее рассверкавшийся взгляд: с этим взглядом в «Эстетике» встал перед ней: взгляд опасный!