Том 4. Маски
Шрифт:
— Время у вас отняла?
— Квас не дорог: изюминка!
— Бросьте, — она перебила.
И — в смехе зазубила; и — отвернулась; и — в муфточку; а цвет лица, — как миндаль розоватый.
— Здоровье профессора?
У Леоноры — зачем опасок, а в зубах — дроботок?
— Благодарствуйте…
— Ну, а Глафира?
И стало смешно, что они друг за другом подглядывают. В черно-серое кресло светлейше вдаваясь, вдруг он сиверко мелким раздробчивым смехом рассыпался.
— Вкрадчивый, —
Леоночка задребезжала с подушки.
— Не нравится ей? — коготочком царапнулся лоб Серафимы; и взявши книжонку, глазами испуганно к Элеонорочке:
— Ибсен? [96]
С Терентием Титовичем — что такое?
Как солнечный зайчик, он выскочил в голубоватое поле стены; головою — под зеркало, в зеркало бросив глаза жестяные; и тер жестковато сухие ладошки: —
96
ИбсенГенрик (1826–1906) — великий норвежский драматург, творчество которого постоянно было в поле зрения А. Белого.
— опять некрофагия: Ибсен, грызение прошлого!..
— Что это?
— Сольнес…
Он — знает: «кто» Сольнес: «Петровка»!
Леоночка видела: —
— точно рапирой стальною он ткнулся глазами из зеркала; тотчас: мигнула из зеркала ей тюбетейка зеленая — золотцем: перевернулся: — невинно и дружески…
— Ну, — я пошла?
Серафима пошла с невесомой какою-то поступью, легкой и быстрой, мехастою муфточкой носик укрывши, — к Леоночке, видясь не личиком, а меховою ушастою шапкой.
— Я вас провожу, — к ней Леоночка.
Тителев вслед бросил взгляд.
Обернулась; и —
— «ах», —
— точно сжиг на щеке!
В двери скрылась.
За нею Леоночка, явно двояся глазами меж ним и носочками, с вниз наклоненной головкой прошла.
Обе остолбенели в передней: подвязанный фартуком бабушки Агнии, напоминающим белый капотик, прилежно себе улыбаясь в усы, Никанор грациозно водил половою, огромною щеткой, склонив набок голову, напоминая седую, морщавую и бородатую… Гретхен.
— Вы что тут? — Леоночка.
Он же очковыми стеклами точно трубил Серафиме о том, что его положение здесь трудноватое.
— Собственно, я — ничего: не мое это дело: так чч-то!
Фартук, сброшенный в нос.
— Расправляйтесь-ка!
Вылетел!
Тут Серафима задох подавила.
Мышонком —
— испуганно —
— в двери!
Бежком побежала
И —
Ее захватя, — муфту вверх, пред собою, как щит, — в куралесицу быстро неслась; и развив золотой волосят в фонаре просиял; а мехастая муфта покрылась звездинками.
— Вот он какой?
Громкорогий позвал за забором.
Казалась всердцах.
Представлялся «Терентием Тителевым», домовитым хозяином; тонкая штука; и — трудная; и — с перемудрами!
Точно в сердцах, когда сердцем кого понимала!
И бурной походкой прошла: от восторга, что все, что ни есть, раскидает навстречу.
Зачем не писала давно Николаше?
— И все в ней кипело: сплошным состраданием; как ей писать; когда нечего думать о будущем.
И — рот суров; и, как рожки, морщинки; на лбу яркий блеск волосят пырснул бурей: —
— как лебеди, переливаясь в темноты, алмазно взвились из темнот завывающих: точно несется навстречу до ужаса узнанный; и —
— решено, суждено!
— Что?
Представилось: дома письмо Николаши — из Торчина, с фронта; она разрывает его; он ей пишет, что он возвращается; и предлагает ей —
— руку и сердце?
— А!
Жизнь будет трудная; жить с мужиками седыми, — втроем; без мамуси она не жила; не сумеет она!.. —
— Вытаращивая свое черное око, прошел черноусый в шинели, при шпаге; и — дама; — белеет боа, как змеей; веет белыми перьями…
— Нет!
С Леонорою трудности — будут: она — человек раздражительный; то, что сказал на ушко Никанор, ей ломает ось жизни; трагедия — будет.
За сердце схватилась.
И — беглые взгляды; и — руки; она походила на отрока быстрого, когда бежком побежала в танцующий блеск и хрустела серебряным бархатцем; —
— фрр! —
— в кружевные винты ей блиставшие в непереносное счастье и — в космосы света, —
— подняв свою муфту, как щит на руке, защищался им от предчувствия.
Свертом, направо: к мамусе!
Серебряная Домна Львовна
Быстрехонько, не раздеваясь, в шубчонке, в шляпенке, — под цветик, под скворушку, — в пестрый диванчик: головкой.
— Мамуся!
— Что, ласанька?
И небольшого росточку серебряная Домна Львовна зашлепала к ней.
— Нет, мамуся, — скажите: как быть?
Села, ручки зажав меж коленок, дыханье тая и прислушиваясь, как старушка, молчала дыханьем: подтянутым ртом и очками.
Головкой ей в грудь: в платье каре-кофейное, с лапками белыми; и подбородком легла на головку малютки старушка, руками ее охватив; и прижала к пылавшему сердцу.
И ей Серафима отрывисто: с пылом: