Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Пантелеев Леонид

Умеет быть трогательно ласковой. Вечером, перед сном, у меня в комнате обнимает нас с Элико, ласкается, по очереди целует и приговаривает:

— Папочка мой пригоженький! Папочка халёсый! Мамочка халёсая!.. Лапушка! Матушка ты моя красивая… богатая! Папсинька ты мой горемычный!..

Откуда это — «пригожий», «горемычный», «богатый», «лапушка»? Из книг, из фольклора, а главным образом — от любимицы ее, от тети Маши.

. . . . .

Бедная тетя Маша! В апреле ей сделали операцию: рак. И кажется,

болезнь уже в таком состоянии, что спасти ее нельзя.

После больницы она жила у нас. Не работала, конечно, только возилась в меру сил своих с Машей. Потом выхлопотала с трудом крохотную пенсию и уехала — к сыну в Новгород. Врачи говорят — поехала умирать.

Она не знает, конечно, чем она больна.

Жаль ее очень. И Машку жаль. Очень она любит свою тетю Машу. И та относится к Маше душевно, по-человечески, много ей дала — от своей сердечности, доброты, незаурядного таланта, юмора, словесного богатства.

Дай бог, чтобы врачи ошиблись и чтобы век ее продлился.

. . . . .

Машка — обезьянка. Подхватывает не только хорошее, но и всякую пошлость, глупость и даже охальство.

Взяла, например, моду на каждом шагу восклицать:

— Какая пьелесть!

Сначала я смеялся, а потом стал сердиться. Потому что в этом возгласе почудились мне иронические и даже цинические нотки. Гуляем с нею.

— Маша, посмотри, какой красивый кленчик!..

Вскинет голову:

— Какая пьелесть!

И в этом возгласе столько светского равнодушия и безразличия, что диву даешься: откуда?!

Теперь это реже.

. . . . .

…Многое мы ленимся делать. Сколько интересного, значительного пропустили, такого, что уже не вернется и не повторится.

Не проследили и не следим, как с каждым днем выпрямляется, становится грамматически правильной ее речь, как, по всем правилам, она самостийно осваивает падежи, суффиксы и прочую премудрость, на усвоение которой иностранец, изучающий русский язык, тратит годы.

Не заметили, не уловили момент, когда она стала говорить о себе в первом лице: не «дай Машеньке», а «дай мне».

…Вчера вечером папа рассердился на Машку. Что-то она закапризничала, чего-то не захотела делать.

— Ах, вот как? — говорит папа. — Она не хочет? А попка у нее где?

— Нет у меня попки! — заявляет Маша.

. . . . .

Гостила у нас 13-летняя Алла, девочка, которую вырастила Минзамал. Попросила у меня почитать книгу, Маша, конечно, тут как тут:

— Маше тоже книгу надо дать!

— Да? А разве так говорят? Ты же слышала, как Аллочка сейчас сказала: «Алексей Иванович, дайте мне, пожалуйста, книгу».

Маша вытянулась по-солдатски и:

— Алексей Иванович, дайте, пожалуйста, Маше книжечку!..

. . . . .

Машка сочиняет стихи. Пожалуй, последнее время стих этот находит на нее реже. Но все-таки почти каждый день она что-нибудь бормочет, по-прежнему выбирая самые неожиданные размеры. К сожалению, мы не записываем образцы ее творчества,

а удержать в памяти эту заумь невозможно.

. . . . .

Это я записал еще в городе. Машка импровизировала с пулеметной быстротой:

Тут корова прибежала, Галавит корова: «Мало!» Прибежал и Дед Мороз, Галавит Мороз: «Овес».

3.7.59.

Днем вчера мама, папа и Маша ходили в Тарховку…

На обратном пути попали под проливной дождь… Вез Машку на велосипеде (она очень ловко сидит на багажнике. Машину я веду «в поводу», потому что садиться в седло мама мне в этих случаях не разрешает).

. . . . .

Вечером Машка долго не засыпала. Я прилег рядом, на тахту. Она попросила:

— Расскажи сказку.

Рассказал про девочку, заблудившуюся в лесу и попавшую в домик, где живут медведи (в другом случае — волки). Вариант толстовской сказки.

Слушает, вытаращив глазенки.

— Съели?

— Что съели?

— Волки съели Танечку?

— Еще неизвестно.

Губы задрожали. Покраснела. Заплакала.

— Нет! Нет! Не съели! Мама ее где?

— Мама еще неизвестно где.

— Нет! Нет! Мама пришла!..

А позже, когда на смену мне явилась Элико, Машка сама стала пересказывать ей эту «страшную» сказку. И, по словам Элико, пугала ее:

— Волки девочку съели! Да! Да! Съели!..

Что это? По-видимому, когда слушает рассказ, ставит себя на место героини. А когда сама рассказывает, героиня «объективируется». Впрочем, не уверен, что это именно так.

2 ГОДА И 11 МЕСЯЦЕВ

4.7.59.

Замысловатая штука — детская память. В прошлом году, здесь же, ходили мы с Машкой на озеро, кормили уток, и одна утка клюнула Машу в палец. Зимой, в городе, Машка не раз вспоминала эту историю. Мне думалось, что этот случай запомнится ей на всю жизнь. И вот приехали в Разлив, пришли на то самое место, где происходила баталия с утками, и — никаких следов, никаких ассоциаций. А вместе с тем в памяти история с утками сидит. Но это уже не «оригинал», а «второй оттиск».

. . . . .

Сегодня опять денек никудышный. Дождя, правда, нет, но — холодина, ветер, на небе — не облака, а что-то вроде грязного белья.

Машка сидит дома. Что-то она разлюбила за последнее время игры в одиночку. Все тянется к другим, ищет товарищей. Со мной любит играть. С детьми, по моим наблюдениям, меньше. Странно? Нет, не странно. С ней ведь надо умеючи играть. Надо все время составлять сценарий игры.

. . . . .

Кто-то сказал:

— Скоро Машенькин день рождения. Гости к ней придут. Игрушки принесут.