Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Шрифт:
Между прочим, сегодня я впервые заметил, что ты «играешь», то есть актерствуешь, входишь в роль.
На «керогазе» (роль этого предмета играла у нас нижняя половина матрешки) стояла кастрюля с супом (крышка от витаминной коробки). Я спросил:
— Не погас?
И ты, не отвечая, деловито поколдовала пальчиками, «подвернула фитиль» — тем движением, которое много раз наблюдала на кухне — у мамы и бабушки.
22.9.58.
Ох,
Но раньше расскажу, хотя бы вкратце, о событиях этой недели.
Вчера мы ходили с тобой в лес. И не в тот паршивый лесок, куда ходим обычно, а подальше, в сторону моря. Там хорошо, тихо, темно, растут елки, каких ты в Разливе не видела. Попав в этот дремучий лес, ты даже немножко испугалась, стала хватать меня за штанину и хныкать:
— Боисся! Боисся!
Опасения твои не были напрасными. Волки и медведи на нас не напали, но зато налетели комары, от которых ты уже столько натерпелась в июне и в августе… Тебя здорово искусали. На обратном пути ты не переставая чесалась и жаловалась:
— Бойно!..
Какой-то подлец комар умудрился укусить тебя в правый глаз. Верхнее веко опухло. Мы заспешили домой.
Но зато мы нашли три гриба: две сыроежки и горькушку.
А главное, нам посчастливилось — увидели наконец живую лягушку!
Ее поймали в канаве какие-то мальчики. Услышав, как они кричат «лягуха! лягуха!», я прибавил шагу и еще издали стал просить их:
— Ребята, не отпускайте ее! Покажите девочке!..
Лягушка была, правда, совсем маленькая, полудохлая, но все-таки еще успела попрыгать, прежде чем эти маленькие разбойники унесли ее.
. . . . .
До сих пор большую часть ночи ты спишь на маминой постели. К этому тебя приучили зимой, когда ты хворала и дома у нас было очень холодно.
Решили, что сразу же по возвращении в город каждый будет спать в своей кровати. И мама тебя к этому уже подготавливает. Но и ты, как я понимаю, тоже готовишься к бою.
На днях между тобой и мамой произошел такой разговор.
Мама, укладывая тебя спать, говорит тебе:
— Маленькие дети должны спать в маленьких кроватках.
— Маша большая, — отвечаешь ты.
— Большая? А разве большие дети когда-нибудь пи-пи в штанишки делают?
— Маша маленькая, — говоришь ты, и выясняется, что наша дочь за словом в карман не лезет.
3.10.58. Ленинград.
26-го мы перебрались в наше ленинградское гнездо. И ты очень быстро вошла в городскую колею.
Ты ходишь по квартире, останавливаешься перед закрытым на ключ шкафом, показываешь пальчиком и говоришь:
—
Совершенно верно: в этом шкафу, за этой дверкой, лежит в полусогнутом состоянии, правда, не Буратино, а Петрушка… Ты его не видела пять месяцев, ты забыла его имя, но образ его в твоей памяти хранится. И ты смотришь на меня снизу вверх и очень мило спрашиваешь:
— Помнишь?
Впрочем, это, пожалуй, не вопрос. «Помнишь» — это значит «помню», как «боисся» значит — «боюсь».
Это «помнишь» слышится теперь довольно часто.
Увидела простынку, приколотую кнопками к стене над папиной постелью:
— О! Кино! Кино! Помнишь?!!
Совершенно верно, простынка эта заменяла экран, когда я показывал тебе диафильмы.
В овладении фразовой речью ты делаешь успехи.
На днях пришла с прогулки и сообщила мне:
— Маша кушала кефир в садике.
В садик тебе принесла кефир бабушка. Я знаю это и все-таки спрашиваю:
— А кто тебе принес в садик кефир?
Задумалась. Глазенки забегали. Наконец «сообразила» и говоришь:
— Койовка?!
…А на днях ты нас насмешила и огорчила. Чем? Написал я сейчас: «своей хитростью», — и зачеркнул. Какая же это хитрость? Это не хитрость, это называется по-другому.
Воспользовавшись тем, что никого не было в столовой, ты открыла буфет и стибрила конфету-тянучку. После чего сразу же села за свой маленький обеденный столик, ручки положила, как благонравная девочка, на край стола, и — лопаешь себе краденую тянучку. Бабушка входит и — ах! А ты с безмятежным видом жуешь конфетину: дескать, что вам от меня надо? Ем как полагается: сижу за столом, локтей на столе не держу…
Все-таки тебе влетело, голубчик!..
. . . . .
Все чаще и чаще слышится твое требовательное и настойчивое:
— Сама! Сама!
Все тебе хочется делать самой: и с лестницы спуститься, и кнопку в лифте нажать, и котлетку съесть, и лицо полотенцем вытереть…
1.11.58.
Мама сегодня занималась чем-то на кухне. Прибегает Маша:
— Мамочка! Мамочка! Лёлечка повесилась!
У мамы сердце захолонуло. Что такое? Какая Лёлечка?
Бежит в столовую и видит: с больших медицинских весов сдернуто покрывало, на чашке весов сидит Машкина кукла Леля, а Машка стоит тут же и передвигает на рычаге разновес.
Я хвораю, не видел этого. Позже мама — в присутствии Машки — рассказывала мне эту историю. Из педагогических соображений я Машку побранил, потом спрашиваю:
— Сколько же весит твоя Лёлечка?
Сдвинула бровки, подумала:
— Семь градусов.
. . . . .
А на днях Машка расшалилась с мамой и говорит:
— Маша маму съест… бабушку съест… папсиньку съест.
— Да? А сама что будешь делать?
После очень короткой паузы:
— Пьякать.