Том 4. Плачужная канава
Шрифт:
Потом, желая научить сморкаться, Баланцев запрокидывал голову и смотрел в потолок –
Антон же Петрович, взгромоздившись на табуретку, перебирал на верхней полке самые пыльные книги, чтобы пылью вызвать чёх.
И оба чихали.
– Вот так! зажмите нос платком – учил Баланцев, – та-ак!
А толку никакого не выходило: платок был сам по себе, а нос сам по себе.
Оставалась еда: надо было показать, как есть без чавка и всхлипа.
Но эта съестная наука отложена была до обеда.
Что
– Надо прежде всего обзавестись тальком и одеколоном!
А ни талька, ни одеколона у Будылина не водилось.
– И поверьте, Антон Петрович, женские руки и любящий глаз все исправят и всему научат! – утешал Баланцев бестолкового и безнадежного приятеля.
После обеда, который долго тянулся и по беспричинному позабытию Овсевны, – старуха ничего не соображала! – и за трудной съестной наукой, после всех проб и примеров, сели чай пить.
Время философствовать –
Но какая же тут философия, когда решалась судьба.
И притом Баланцев…
Антон Петрович украдкой кивнул брандмауеру:
«Не могу, мол, на людях, извини!»
Чем же занять время?
Как чем? День особенный, надо было подумать о вечерних развлечениях.
– Такого дня больше никогда не задастся! – так и сказал Антон Петрович, чувствуя, что вступает в новую полосу жизни, – а может, на немножечко прикурнуть?
– Я решительно против, – оборвал Баланцев, – а женитесь, с этим придется расстаться навсегда.
– Ну когда-то еще!
Антон Петрович, довольный, отхлебывал чай.
Баланцев, в глазах которого играли самые невозможные затеи, не спускал глаз с приятеля.
– Антон Петрович, что я подумал? Знаете что? вам следует для большей начальности переименоваться.
– Как переименоваться?
– Ну переделайте себя, по крайней мере, из Антона в Антония.
– Что-то монашеское. Я не хочу.
– Да кто же говорит про монашеское, – наоборот. А то что такое Антон? Антон Горемыка83, Антон Рубинштейн84, Антон Чехов, – то ли дело Антоний, – Антоний Будылин.
– Если для нее так приятней, я согласен. Да, я согласен – и подумал: «Antonio Deo Sancto», памятник на Сытном рынке, гранит!» – а фамилию-то как же? Я готов, если нужно, и фамилию. Фамилия у меня не особенная: дед был Бадулин, отец переменил в Будылина, и, может, мне переделаться?
– В Быкова, – перебил Баланцев, – Антоний Быков, чудесно!
Будылин сразу не мог сообразить, хорошо это Быков или насмешка.
– Быков! Конечно, Быков! Подать на Высочайшее и утвердят. Антоний Петрович Быков!
Баланцев, и сам не зная чему, радовался.
– Ладно, – поддался Антон
– Не напечатают, зачем?
Подходил вечер.
Как же им провести вечер?
Идти на Офицерскую в Луна-парк85?
Будылин был как-то и даже с американских гор катался и больше не согласен.
– Идиоты выдумали для идиотов, нет, не согласен.
– А не пройти ли к Тимофееву?
Так сразу? – страшно.
– Я танцевать не умею, – почему-то сказал Антон Петрович, или от страха? – когда-то польку еще танцевал и то в одну сторону. Вот и плавать тоже умел.
– Танцевать научиться очень просто, а плавать только решиться надо и больше ничего.
– А может, на велосипеде лучше?
Баланцев предложил идти на скэтинг86. Будылин опять не соглашался.
– Я на настоящих коньках пробовал и то ткнулся.
– Да тут же на колесиках, Антон Петрович.
Нет и это не выйдет.
– Болван на колесиках!
Болван не болван, а надо же как-нибудь провести вечер! И до чего это было пусто, хоть шаром покати.
– В пивную? – как последнее предложил Баланцев.
– Я придумал, давайте рисовать, – ошарашил Антон Петрович87.
И это рисование было так неожиданно, что Баланцев покорно сел.
Антон Петрович вынул бумаги, карандашей.
– Ну давайте!
И подмигнув выразительно, что рисовать, уселся за работу.
Антон Петрович никак не умел, а Баланцев рисовал, как дети.
Немилосердно муслили карандаш и, помогая и шеей и плечом, старательно выводили что-то –
одно и то же во всевозможных видах.
И вдруг у Будылина, как ему самому показалось, начинало выходить похоже и, любуясь произведением своим, он впал в умиление.
Сердце его играло.
Сердце, что табакерка, заведи только, и пойдет играть, – пока завод не кончится.
Баланцев тоже увлекся.
Правда, выходило у него уж очень фантастическое и совсем ни на что не похожее. И вот для вразумления и стал он под рисунками подписи подписывать.
И пропал.
Будылин, подсмотрев, пришел в неистовство.
– Не понимаете, что делаете, – горячился Антон Петрович, – так по-свински заляпать!
– Да я же ничего не ляпал, я только подписал, – оправдывался Баланцев, громко произнося при этом имя единственной вещи и искренне не понимая, в чем его обвиняют.