Том 4. Повесть о жизни. Книги 1-3
Шрифт:
Предполагал ли я час назад, когда ехал по размытой дороге с пустым сердцем, что кто-нибудь так нежно обойдется со мной в этот же вечер. Дни войны тянулись, как неприютная ночь. И никогда бы я не поверил, что в глухом одиночестве этой ночи так скоро и мимолетно блеснет мне улыбка душевной ласки.
За лесом по темному горизонту снова покатились один за другим короткие громы. Они догоняли и перебивали друг друга.
— Пане, — окликнул меня Василь. — Герман подходит. Куда же мы денемся?
Непонятное
— Ничего, — пробормотал я. — Побудем здесь еще часа три. Ей вредно сейчас трястись на фурманке.
— А пан нас не кинет?
— Нет, не кину.
Василь успокоился и начал варить с мальчиком кулеш.
Я знал, что оставаться в лесу опасно. Судя по отзвукам боя, немцы были уже недалеко. Может быть, опять случился прорыв, и фронт, как всегда в таких случаях, может стремительно откатиться, исчезнуть, бесследно растаять. Но мне просто не хотелось уходить отсюда.
Я сидел около фурманки и с оцепенением смотрел на костер. Ничто так быстро не скрадывает время, как зрелище ночного огня. Я следил за каждой разгоравшейся веткой, за вихрями искр, вылетавших из сухой хвои, за сизым пламенеющим пеплом.
Женщина дышала спокойно и ровно. «Нет! — сказал я себе. — От войны ты не уйдешь, как бы ты этого ни хотел. Ты не один на свете».
Я посмотрел на часы. Прошло два часа с тех пор, как я, не отрываясь, смотрел на огонь.
— Пора собираться, — сказал я Василю.
Мы поели кулеша. Зося проснулась, и Василь покормил ее. Она ела мало и медленно, все время смотрела на ребенка. Василь мешал ей, приставая со своим кулешом. Она осторожно отстранила его:
— Не надо сейчас!
До рассвета было еще далеко. Василь запряг лошадей. Мы поудобнее уложили Зосю, укрыли ее двумя кожухами, и фурманка осторожно начала выезжать из леса на шоссе. Там было пусто, дул ветер. Заунывно шумели сосны. Орудийный огонь затих.
Я ехал шагом впереди и иногда светил на шоссе фонариком, чтобы Василь объезжал ухабы и лужи.
Я знал от Романина, что в нескольких километрах был старый лагерь для гарнизона Барановичей. Я надеялся, что застану в этом лагере какой-нибудь отступающий полевой госпиталь и пристрою к нему Зосю до тех пор, пока она не оправится.
Нам повезло. В дощатых лагерных бараках действительно стоял полевой госпиталь. Но он уже сворачивался и собирался уходить. Мы пришли вовремя.
Я пошел к главному врачу. Он сидел в пустом бараке и пил чай из жестяной кружки. Это был небритый старик с красными, как у кролика, глазами. Он снял очки и молча слушал меня, выжимая завязку на рукаве своего халата — она попала в чай и намокла.
— Так вы, значит, приняли ребенка? — спросил он и недовольно взглянул на меня.
—
— Так-таки приняли?
— Ничего же не оставалось делать, — ответил я, оправдываясь.
— Выходит, что не оставалось, — согласился врач, намочил в чае кусок сахару и положил в рот. — Ребеночек, очевидно, вышел сам. Так что вы не очень заноситесь, прапорщик.
— Да я и не заношусь.
— Напрасно! Я бы на вашем месте занесся. Хотите чаю? Потом? Потом будет суп с котом. Скоро уходим. Вашу беженку положите пока в театр. Скажите дежурной сестре, что я приказал.
— В какой театр? — спросил я удивленно.
— В императорский оперный театр в Петрограде, — ответил, раздражаясь, врач. — Не валяйте дурака! Здесь, в лагере, есть летний театр. Вернее, был таковой. Для господ офицеров. Туда ее и несите.
Мы отнесли Зосю в гнилой театральный барак. Дежурная сестра куда-то отлучилась. Мы сами уложили Зосю на походную койку.
В глубине барака была сцена. Ее закрывал рваный холщовый занавес с аляповато написанным на нем пейзажем — скалами Дива и Монах в Симеизе. Почему именно здесь были изображены эти скалы, яркое, как синька, море и черные пики кипарисов — невозможно было понять.
— Где роженица? — спросил за стеной женский голос.
Я невольно отступил от койки к темной стене. Я узнал голос Лели.
Она быстро вошла. Из-под косынки, как всегда, выбилась прядь вьющихся ее волос. После дневного света она не сразу рассмотрела в темноватом бараке женщину на койке и нас, мужчин.
— Кто ее доставил? — спросила Леля.
— Вот они, пан прапорщик, — пробормотал Василь и показал на меня шапкой. Леля повернулась ко мне.
— Вы? — спросила она.
Я вышел из темного угла и подошел к ней.
— Да, я, — ответил я. — Я, Леля.
Она сильно побледнела, отступила на шаг, села на пустую койку и подняла на меня испуганные глаза.
— Господи, — шепотом сказала она. — Здравствуйте! Чего же вы стоите! Как истукан.
Она, не вставая, протянула мне руку. Я нагнулся, чтобы поцеловать ее, но Леля притянула меня за шею к себе и поцеловала в губы.
— Наконец-то, — сказала она. — Мы с вами, должно быть, родились под счастливой звездой.
Под счастливой звездой
Полевой госпиталь должен был сняться только к вечеру. Я боялся, что не догоню свой отряд, и сказал Леле, что мне нужно уезжать сейчас же.
— Останьтесь, — попросила она. — Ну хоть на час. Ведь это такой пустяк. Подождите, я сию минуту вернусь.
Она ушла из барака. Зося спросила:
— Кто эта паненка? Ваша невеста?
— Да, — ответил я. Что я мог ей сказать?! Простодушным людям нужны понятные ответы.