Том 4. Приключения Тома Сойера. Жизнь на Миссисипи
Шрифт:
Я подошел к нему и пытался низвести его с облаков на землю, но безуспешно. Однако он вскоре как бы между прочим сообщил мне, что входит в состав труппы театра на Уолнат-стрит, — он пытался оказать это с равнодушным видом, но притворство было слишком очевидно: он весь светился необузданным восторгом. Он оказал, что будет в этот вечер играть одну из ролей в «Юлии Цезаре» и что, если я приду, я его увижу. Если я приду! Я ответил, что не пропущу этого зрелища, даже если умру.
Я ушел совершенно пораженный и мысленно говорил себе: «Как все это странно. Мы всегда считали этого парня дураком, но едва он попал в большой город, где столько умных и понимающих людей, как талант, скрытый в этой жалкой оболочке, был сразу открыт, оценен и принят с честью».
Но я вернулся в этот вечер из театра глубоко разочарованным и обиженным, потому что я не увидел своего героя и не нашел его имени в афишах. Я встретил его на улице на следующее утро и, прежде чем я заговорил, он спросил:
— Ты меня видел?
— Нет, тебя ведь там не было.
Он посмотрел на меня с удивлением и разочарованием. он сказал:
— Нет, я был; уверяю тебя, я там был. Я был римским солдатом.
— Которым?
— Как, разве ты не заметил римских солдат, которые стояли в строю сзади и иногда маршировали по сцене?
— Ты говоришь о римской армии? Об этих шести бродягах в ночных рубахах и сандалиях, с жестяными щитами и шлемами, которые ходили по сцене, наступая друг другу на пятки, под команду тонконогого, как паук, чахоточного человека в таком же костюме?
— Ну вот! Вот именно! Я был одним
Ну так вот, мне рассказали, что этот бедняга оставался римским солдатом до конца жизни — в течение тридцати четырех лет. Иногда ему давали «говорящую роль», но не сложную. Ему еще можно было поручить выйти и сказать: «Милорд, карета подана», но если пробовали добавлять к этому еще хоть одну-две фразы — его память не выдерживала, и он делал промах. И все же бедняга терпеливо более чем тридцать лет учил роль Гамлета и жил и умер, твердо веря, что когда-нибудь его пригласят на эту роль!
Вот что вышло из мимолетного посещения молодыми англичанами нашего городка так много лет тому назад. Какие прекрасные подковы мог бы делать этот человек, если бы не англичане, и каким скверным римским солдатом он стал вместо этого!
Дня через два после приезда в Сент-Луис я шел по Четвертой улице, как вдруг какой-то седовласый человек вздрогнул, проходя мимо меня, потом остановился, вернулся, пристально посмотрел на меня, нахмурив брови, и наконец проговорил сурово и серьезно:
— Слушайте, вы уже наконец напились?
Сначала я подумал, что это сумасшедший. Но вдруг, словно меня озарило, я узнал его. Я изо всех сил постарался покраснеть, так что каждый мускул во мне напрягся, и ответил так ласково и заискивающе, как только смог:
— Немножко задержался, по вот сейчас я как раз иду в то самое место, где можно выпить. Пойдемте со мной, помогите!
Он немного смягчился и оказал, что если я поставлю бутылку шампанского, то мое предложение будет вполне приемлемо. Он объяснил, что увидел мою фамилию в газетах, бросил вое свои дела и поехал с твердым намерением найти меня или умереть, заставить меня ответить как следует на его вопрос — или убить меня; впрочем, тут его суровость была в значительной мере напускной.
Наша встреча напомнила мне беспорядки в Сент-Луисе около тридцати лет тому назад. В то время я с неделю жил там в пансионе, а этот человек, тогда юноша, жил напротив меня через вестибюль. Мы видали и драки и убийства, затем как-то вечером мы отправились в арсенал, где собралось около двухсот человек, которых вызвали, чтобы вооружить и под командой военного отправить на усмирение участников беспорядков. Мы обучались до десяти часов вечера; тут принесли известие, что огромная толпа идет с окраины города и сокрушает все на пути. Тотчас же наша колонна двинулась. Ночь была очень жаркая, а мое ружье очень тяжело. Мы шли да шли; и чем ближе мы подходили к месту схватки, тем жарче мне становилось и тем больше хотелось пить. Я шел за своим приятелем и в конце концов попросил его подержать мое ружье, пока я схожу напиться. Я ускользнул и пошел домой. Разумеется, я не беспокоился о нем: теперь он был так прекрасно вооружен, что уж конечно мог справиться с любой опасностью. Если бы я в этом сомневался, я бы достал для него еще одно ружье. Я уехал из города на следующее утро довольно рано, и если бы этот седеющий человек не прочел теперь моего имени в газетах в Сент-Луисе и не решил меня отыскать, я бы до гроба находился в мучительной неизвестности: благополучно ли окончилась для него схватка, или нет. Я понимаю, что мне надо было узнать об этом тридцать лет тому назад. Я, конечно, узнал бы, если бы ружья были у меня, но при создавшихся обстоятельствах он лучше меня мог произвести эти розыски.
В один из понедельников, вскоре после нашего посещения Сент-Луиса, газета «Глоуб-Демократ» вышла с несколькими страницами воскресной статистики, из которой явствовало, что накануне сто девятнадцать тысяч четыреста сорок восемь жителей Сент-Луиса присутствовало на утреннем и вечернем богослужении, и двадцать три тысячи сто два ребенка посетило воскресную школу. Таким образом, сто сорок две тысячи пятьсот пятьдесят людей из четырехсоттысячиого населения города благочестиво провели воскресный день. Я нашел эти сведения в сокращенном впде, в телеграмме «Ассошиэйтед Пресс» и сохранил их. Из них явствует, что Сент-Луис стал гораздо религиознее, чем был в мое время. Но сейчас, внимательно рассматривая эти цифры, я подозреваю, что телеграф их исказил. Не может быть, чтобы в городе было больше ста пятидесяти тысяч католиков, — остальные двести пятьдесят тысяч должны быть протестанты. Из этих двухсот пятидесяти тысяч, как выходит по этой же сомнительной телеграмме, только двадцать шесть тысяч триста шестьдесят два были в церкви и в воскресной юколе, а из ста пятидесяти тысяч католиков сто шестнадцать тысяч сто восемьдесят восемь посетили церковь и воскресную школу.
Глава LII. ГОРЯЩЕЕ КЛЕЙМО
И вдруг мне в голову пришла мысль: «Я не отыскал мистера Брауна!»
По этому поводу я хочу немного отойти от прямого развития моей темы и сделать небольшое отступление. Я хочу открыть тайну, которую хранил девять лет, — теперь она стала меня тяготить.
Однажды, девять лет тому назад, я при некоторых обстоятельствах воскликнул с большим чувством: «Если я только еще когда-нибудь увижу Сент-Луис, я отыщу мистера Брауна, крупного хлеботорговца, и попрошу у него, как особой чести, разрешения пожать ему руку!»
А обстоятельства были следующие. Один из моих друзей, священник, пришел как-то вечером и сказал:
— У меня с собой изумительное письмо, которое мне хочется вам прочесть, если только я смогу сдержать слезы. Во всяком случае, нужно предпослать ему некоторые объяснения. Письмо написано бывшим вором, бывшим бродягой самого низкого происхождения, самого скверного пошиба, человекам, запятнанным всеми преступлениями и погрязшим в невежестве, но, благодаря богу, с целой россыпью чистейшего золота, сокрытой в его сердце, как вы сами увидите. Его письмо было адресовано грабителю но имени Уильяме, который отбывает девятилетнее заключение в одной из государственных тюрем за грабеж. Уильяме был особенно дерзким грабителем и занимался этим делом много лет, но в конце концов был пойман и посажен в тюрьму в том городе, где ночью вломился в дом с пистолетом в руке и заставил хозяина отдать ему восемь тысяч долларов. Уильяме был во всех отношениях человеком незаурядным; он окончил Гарвардский университет и происходил из хорошей новоанглийской семьи. Его отец был священником. В тюрьме здоровье Уильямса пошатнулось, и ему стала угрожать чахотка. Это обстоятельство и одиночное заключение, дававшее много времени для размышления, имели некоторые последствия — естественныепоследствия. Он стал много и серьезно думать; с новой силой в нем пробудились все принципы, привитые с детства, и его чувства, его мысли изменились под их влиянием. Он отрекся от своей старой жизни и стал истинным христианином. Услышав об этом, некоторые из городских дам посетили его и своими ободряющими речами старались поддерживать в нем добрые стремления и желание начать новую жизнь. Суд приговорил его к девятилетнему тюремному заключению, как я вам уже сказал. В тюрьме он познакомился с тем несчастным, о котором я упоминал в начале разговора, — с Джеком Хаитом, автором письма, которое я и собираюсь прочесть. Вы увидите, что это знакомство оказалось весьма плодотворным для Ханта. Когда срок заключения Ханта окончился, он отправился в Сент-Луис и оттуда написал свое письмо Уильямсу. Письмо, разумеется, не пошло дальше тюремной канцелярии: заключенным не часто разрешается получать письма с воли. Тюремные власти прочли это письмо, но они не уничтожили его. У них не хватило духу уничтожить ого. Его читали многим людям, и случайно оно попало в руки тем дамам, о которых я уже упоминал. На днях я встретил старого своего приятеля, тоже священника. Он видел это письмо и был весь под его впечатлением. Одно упоминание о нем трогало его так, что
«Сент-Луис, 9 июня 1872 года.
Мистер У., — друг Чарли ежели смею назвать вас так, ну, вы не удивляйтесь, што пишу вам письмо, надеюсь, вы не будите сердица что я пишу. Я желаю высказать вам благодарность што вы так говорили со мной когда я был в тюрме — я из-за этого стал стараца штобы стать другим человеком. Наверное вы думали я не обрасчаю внимания што вы говорите и сперва я не обрасчал ну я знал што вы настоящий парень и работали с большими людьми ине сопля и не доносчик все ребята это знают.
Я все по ночам думал про што вы говорили и за его бросил ругаца за пять месяцен до срока я видел што толку никакого не будет с того а когда срок мой кончился и вы мне оказали што надо завязать (бросать воровство) и жить как порядочные три месяца ето будет самое лутчее для меня дело. Агент выдал мне билет досюда и в вагоне я ищо думал чего вы там говорили но не совеем решился. Когда мы попали в Чикаго на поезд с пересадкой сюды я стрельнул у старухи кожу (вытащил кошелек) и только взял я и сам пожелел зачем лутче не брать и я только што задумал чесную жизнь на три месяца по вашему слову, ну все я забыл как увидел что кожа верхняя (кошелек легко достать) — ну я от нее не отходил и как она стала выходить я и говорю мэм говорю, вы ничего не потеряли? И она как схватится что кожи нет, а вот не ета я говорю и подаю ей ах какой ты чесный она говорит, ну у меня нахальства не хватило слушать и я удрал. Когда я сюда приехал у меня был один доллар двадцать пять центов и три дня работа не находилась — не берут в матросы по причине слабости. А вечером на третий день стратил я свои последние десять центов на две кругляшки (круглые большие морские галеты) и сыр и стало мне чего то кисло и думаю вот надо снова идти по ширмам (обчищать карманы) и вспомнил как вы говорили как один парень помолился богу как ему было невезенье и я тоже стал пробовать ну застрял с самого начала и только сказал, господи, дай бедному человеку чесно пожить хоть три месяца ради Христа аминь, и все я думал и думал и все шел и шел, и вышел через час на Четвертую улицу и случилась такое, от чего я теперь там где я есть, и я расскажу вам што было перед тем как кончать письмо. Я шел и слышу страшный шум и вижу лошадь понесла а в коляске двое детей я схватил доску с мостовой и побежал на дорогу и как лошадь побегла я ее стукнул со всех сил по голове и доска разлетелась в щепки, а лошадь задержалась и я ее хватил подусцы и я тянул пока она не стала — и хозяин ее подбежал и как увидел что ребятишки целы стал мне жматъ руку и дал зелененькую в пятьдесят долл. И я вспомнил свою молитву штоб бог мне помог и прямо меня как громом ударело ни вожи выпустить, ни чего сказать не могу. Он видит што то неладно, подходит и говорит что с вами ушиблись или нет. А мне в голову тут пришло спросить у него работу и я прошу его возьмите деньги дайте работу — он говорит — садись ка сюда, поговорим и деньги бери себе — спрашивает как, могу ли я ходить за лошадьми, а я говорю да, я часто шлялся при конюшнях помогал чистить и выводить лошадей, ладно говорит, мне нужен человек и оказал што даст мне шишнадцать долларов в месяц и харчи. Сам понимаешь я сразу согласился. Ночью в своей комнатенке над конюшней я сидел долго и все думал какая была прошлая моя жизнь и как все случилось и просто стал на колени и благодарил бога за работу и просил иомоч мне в этом деле и благословить вас за то что надоумили меня и с утра опять помолился и купил себе новую оправу (одежду) и библию, потому я решил зато что бог так помог м не буду читать библию утром и вечером и просить его ищо за мной присматривать. Вот я прожил с неделю и м-р Браун, так ему фамилие, пришел вечером в мою комнату и видит я читаю библию — он спросил верующий ли я, нет, говорю, так чего говорит ты читаешь библию заместо газет и книжек. Ну Чарли я подумал лутче по-чесному сначала и я все рассказал про тюрму и насчет вас и как бог мне достал работу когда я попросил его и что я за это читаю библию и стараюсь и говорю дадите мне три месяца пожить — а он как отец стал со мной говорить долго, и говорит, можешь совсем у меня остатца и мне так стало хорошо как никогда в жизне, потому я чесно все оказал м-ру Брауну и нечего мне боятца что кто-нибудь вытащит старые тряпки (выдаст его прошлую жизнь) и сгонит меня с работы а на следующее утро он снова меня позвал и опять поговорил и велел занимаца каждый день и он мне один час или два часа будет помогать вечером и подарил мне арифметику, граматику и географию и тетрадку и каждый вечер он теперь меня провиряет и по утрам разрешил приходить в дом на обшчуто молитву и поместил меня в воскресную школу в класс по библее и я очень довольный потому библию лутче понимаю.
Вот Чарли три месяца чесной жизни исполнилось уже два месяца назад и как вы говорили — это было самое для меня лутчее в жизни время и я опять сразу стал продолжать эту жизнь и бог пусть мне поможет всю жизнь так жить Чарли и я пишу вам ото письмо и сообщаю что бог наверно простил мои грехи и услышал ваши молитвы — вы говорили что будете за меня молица а я знаю что я люблю читать его заповеди и жаловаца ему на свои дела и я знаю он мне помогает потому у меня много случаев красть а я уж не прежний и теперь мне в церков ходить приятней чем в театр а раньше было не то. Наш священник и другие часто со мной разговаривают и месяц назад звали меня присоединила к церкве, но нет, я оказал нет, еще подожду может я ошибся а теперь я уже знаю бог меня зовет и в первое воскресенье в июле я вступлю в церков — мой дорогой друг хотел бы я писать вам свои чувства но я знаю что я не умею еще вы то же самое знаете что я учился писать и читать в норме и еще не умею писать так как говорить я знаю и пишу с ошибками и неправильно, но ты меня прости и вы знаете я рос в бедной семье пока не смылся и никогда но знал ни отца ни матери, и я не знаю своего настоящего имени и я думаю вы но будете сердица на меня я имею на всякую фамилию одинаковое право и я принял вашу фамилию, вы уж ие будите называться так, когда выйдете из тюрмы, я знаю а вы для меня самый на свете главный человек. Так пожалуйста не злись, а я зарабатываю хорошо — я откладываю десять долларов в месяц к тем двадцати пяти из пятидесяти если вам нужно немного денег или все денги, то напишите и они ваши я бы хотел чтобы вы мне разрешили послать вам сичас денег. Посылаю вам кветанцию на подписку на год «Обозрения», я не знал что тебе понравица и м-р Браун посоветовал сказал что вам наверно понравица — хотелось бы мне быть поближе к вам и посылать по празникам жратвы, а то отсюда посылать при такой погоде наверно протухнет. Но уж к рождеству пошлю посылку обязательно — на будущей неделе м-р Браун меня берет в свою лавку разносчиком и повысит как я выучусь у него оптовая торговля зерном — я еще забыл оказать про свою работу в вечерней школе — это класс в воскресной школе,— в воскресенье вечером, я подобрал семь шалыганов (мальчишек) и заставил их пойти в воскресную школу, двое из них знают не больше моего, я их отправил в класс где их полутче выучат. Сам я мало чего знаю, да они и читать не умеют и мне с ними хорошо заниматься а штоб наверняка ходили так я за ними захожу каждое воскресенье за полчаса до школы и четырех девочек я тоже уговорил ходить. Расскажи про меня Маку и Гарри если они сюда приедут когда срок кончица я им всем достану работу. Я надеюсь вы извините што письмо длинное и много ошибок, хотел бы тебя я увидеть, я не могу писать так как могу говорить — надеюсь теплая погода вашим легким на пользу, я боялся когда у вас кров шла горлом што вы помрете. Кланяйтесь всем ребятам и скажите им как я живу — а я живу хороню, все со мной здесь обращаюца лутче нельзя — м-р Браун вам тоже напишет — я надеюсь вы мне тоже напишете когда нибудь, это письмо от вашего верного друга.
Ч. У.
бывшего Джека Ханта. Посылаю карточку м-ра Брауна. Перешлите ему мое письмо».