Том 4. Произведения 1857-1865
Шрифт:
— Кто там? — спросил из-за калитки женский голос.
— Здесь живет господин Суковатов?
— Братец! вас спрашивают! — сказала женщина и удалилась. Через минуту калитку отпер сам Суковатов.
— Вам меня угодно? — спросил он, как будто сконфуженный.
— Извините меня, — начал Веригин, — быть может, я пришел не вовремя… Моя фамилия Веригин; я бывший студент Петербургского университета, и по делам нахожусь в Срывном…
Сквозь растворенную калитку Веригин увидел на крылечке дома две женские фигуры, которые с любопытством осмотрели его и тотчас же скрылись.
— Милости просим; очень рад! — промолвил
Веригин вошел в просторную комнату, надвое разделенную перегородкой. В первом ее отделении, которое, по всем признакам, служило и приемной и кабинетом Суковатова, сидела у окна старушка, повязанная платком, и вязала чулок; из другого отделения слышалось сдержанное шушуканье. В комнате было очень опрятно; деревянные стены были тщательно выскоблены, пол устлан белым холстом, на окнах стояли горшки с незатейливыми цветами. Вообще, все свидетельствовало о заботливой женской руке, которая всему, даже бедности, умеет придать приветливый и благообразный вид.
— Маменька! гость! — сказал Суковатов старушке, которая встала и низко поклонилась Веригину.
— Имею к вам поручение от одного вашего родственника, от Нила Петровича Крестникова, — сказал Веригин, — он в Петербурге, просил меня кланяться вам и обнадежил, что я могу к вам обращаться, если встретится надобность по моему делу.
При имени Крестникова лица Суковатова и матери его словно расцвели. В соседней комнате шушуканье смолкло.
— Так вы знаете Крестникова? — сказал Суковатов и вновь инстинктивно протянул руку Веригину, — а ведь мы когда-то друзьями были, росли вместе… ах, расскажите, сделайте милость, что с ним, где он… насилу-то! насилу-то!
Веригин начал рассказывать о стесненном положении, в котором находился Крестников по случаю ссоры с отцом, об образе жизни, который он вел, словом, обо всем, что он знал и что считал возможным на первый раз высказать. Веригин говорил с увлечением; из слов его было ясно, что хотя Крестников и находился временно в незавидном положении, но что и за всем тем в его личности заключалось нечто такое, что не позволяло относиться к нему, как к рядовому человеку, находящемуся в тисках. Старушка прекратила свое вязание и изредка прерывала рассказ Веригина восклицаниями, в которых высказывалось ее соболезнование о судьбе Нилушки.
— Ведь теперь Петр Никитич-то, пожалуй, и капитал свой весь в чужие руки передаст! — сказала она, — уж это верно, что передаст!
— Да, видно, ему такая судьба! Отец у него человек непреклонный, и хотя Нил также не отличается мягкостью нрава, но здесь спор едва ли будет возможен, — заметил Суковатов.
— Да он и не желает вступать в спор.
— Да; если это возможно, это хорошо. Только вот что я вам скажу: вряд ли можно так расположить свою жизнь, чтоб не нуждаться в тех… одним словом, чтоб поставить себя в независимое положение от обстоятельств.
Суковатов потупился и как-то сдержанно вздохнул.
— Впрочем, Нил все-таки благую часть избрал! — прибавил он шепотом, как бы рассуждая с самим собой, — да он и вынесет!
— Да, таки весь в батюшку нравом пошел, да и родня-то у них вся такая, — сказала старуха мать.
— Отец его не простит — это верно, и тем больше не простит, чем больше возлагал на него надежд. Отец-то его, знаете, сам под ферулой у своего
— Он называл мне еще дом Клочьевых; к одному Клочьеву я даже имею письмо от Мурова.
— Да-с, это, вероятно, к Михею Иванычу; как же-с, знаем-с. Тоже своего рода Катон, из тех, которые с таким успехом процветают и благоденствуют на отечественной почве. Экземпляры приятные! И в особенности тем приятные, что совсем уж просты и незатейливы: никаких этих ухищрений или утонченностей, гнут себе в бараний рог — да и все тут. И если вы знаете одного, то будьте уверены, что знаете всех. Вот, даст бог, познакомитесь, так увидите одного из тех благолепных российских старцев, которые смотрят так почтенно, беседуют так рассудливо и которые, в сущности, заедают все, что поближе к ним прикасается.
— Что ты, что ты, Николаша! Хоть бы Катерины Михевны посовестился: ведь она, чай, здесь! — промолвила старуха мать.
В дверях из-за перегородки показалась девушка, одетая в черную ферязь * и накрытая черным же платком с белыми каймами. Это была высокая и полная девушка, по-видимому лет двадцати пяти, и хотя лицо ее уже утратило свежие юношеские тоны, но все-таки оно было чрезвычайно привлекательно. Черты ее были строги и правильны, а матовая бледность, темные волосы и большие серые глаза, которые она, впрочем, почти всегда держала опущенными вниз, придавали им характер почти суровый, что как-то странно противоречило тихой улыбке, которая постоянно играла на ее губах. Подобную, постоянно ласкающую улыбку можно встречать только в монастырях; она наигрывается годами и долговременною привычкою, долговременным принуждением. То же можно сказать и о походке девушки; то была плавная, неслышная, но вместе с тем несколько торопливая походка, которая в таком обычае между монахинями. Вообще, впечатление, производимое девушкой, было не совсем определенное. Виделось, что это натура крепкая и энергическая, но вместе с тем виделось также нечто обрядное, подавленное жизнью.
— Уж вы меня не обессудьте, сударь, что обеспокоила вас, — сказала она, обращаясь к Веригину (голос у нее был звучный и мягкий, словно бархатный), — я вот дослышала, что вы братца Нила Петровича знаете?
— Да-с, я хоть недавно с ним познакомился, но глубоко его уважаю, — отвечал несколько книжно Веригин, которого присутствие молодой и красивой женщины привело в заметное смущение.
— Позвольте, однако, вас познакомить, — вступился Суковатое, — Катерина Михевна Клочьева, к отцу которой вы имеете письмо. Катя! — прибавил он, обращаясь к ней, — вы уж не сердитесь, голубушка, что я давеча так об родителе-то вашем…
Катерина Михеевна улыбнулась ему.
— Так вы и к родителю нашему писемце имеете? — сказала она Веригину, — да ведь их дома нет, и воротятся-то не ближе как дня через четыре. Не от Нила ли Петровича весточка-то? как-то он, наш голубчик, в дальней стороне живет? Чай, стосковался по родным-то?
— Нет, письмо я имею от Павла Иваныча Мурова; что же касается до Крестникова, то действительно жизнь его невеселая… Впрочем, он, кажется, не скучает.
— Ну, как, чай, не скучать? — какая ни на есть, а все родная сторонушка!