Том 4. Творимая легенда
Шрифт:
Скоро на площадке перед школою собралась толпа крестьянок и крестьян. Простодушно глазели, вполголоса обмениваясь впечатлениями. Простосердечно радовались чему-то. Дети, выскочив на песочный берег, быстро накинули на себя свои легонькие одежды, и сбежались пестрою толпою к школьному порогу. Знали, что это — королева. Но были веселые, подвижные, крикливые, как шныряющие над ними птицы.
Торопливо пришла, — почти прибежала, — учительница. Это была очень молоденькая, хорошенькая, миленькая и, судя по слишком простодушному лицу, глупенькая девушка. В такой же одежде, какую носят местные крестьянки.
Королева Ортруда, сидевшая на скамье у дверей школы, приветливо улыбалась ей. Девушка стремительно добежала, остановилась, низко поклонилась Ортруде, и назвала себя:
— Учительница здешней школы, Альдонса Жорис, дочь крестьянина этой деревни.
Она смотрела спокойно и весело и не казалась смущенною. Ортруде нравилась ее спокойная непринужденность и та простодушная откровенность, с которою Альдонса отвечала на ее первые вопросы. Был урок пения, и Ортруда не без удовольствия слушала пискливый и крикливый хорик, в котором недостаток искусства заменялся избытком усердия и детской веселости. При том же, влюбленная в свои мечты, она едва вслушивалась в детское пение, милое, но несколько смешное, потому что без низких голосов, — она мечтала о Светозарном и еще о Танкреде, которого все еще любила нежно и страстно.
Детей отпустили. Ортруда сказала Альдонсе ласково:
— Где вы живете, милая? Покажите мне вашу квартиру.
Альдонса радостно улыбнулась. Сказала:
— Прежде я жила у моих родителей. Но в прошлом году они умерли, и я живу здесь, при школе. Вот здесь.
Она показала крыльцо на боковой стороне дома. Ортруда и Афра вошли в квартиру Альдонсы. Бедная, чистая, трогательно-простая обстановка.
Ортруда вздохнула от невольной жалости. Ах, зачем не все живут в чертогах! Для чего есть на свете бедные жилища, плохая одежда! И бедность, и несовершенства жизни, зачем вы, когда мать-земля так щедра и плодоносна!
Небогатое население Соединенных Островов не могло тратить на школы много. Королева Ортруда знала, как мало получают сельские учительницы. Почти все они были из местных жительниц, и замуж выходили за своих же. Они не были барышнями, приехавшими из городов, чтобы способствовать поднятию народных масс. В государстве Соединенных Островов они жили общею с народом жизнью. И только потому, что школьные дома были поместительнее других зданий, принадлежавших сельским коммунам, школы естественно служили местом собраний и митингов, а в избирательные периоды около них сосредоточивалась агитация политических партий.
Скоро Ортруда различила лежащую на этой бедной обстановке знакомую королеве и издавно привычную ей печать праздничной счастливости. Видно было, что Альдонса старательно убирает свои комнаты, — может быть, для кого-то. В глиняных вазочках, расписанных пестро, но красиво, яркие благоухали цветы. Травы были брошены на пол, и пол был празднично чист, — сама Альдонса прилежно мыла его каждое утро. Белые занавесочки, картиночки на стенах. Светло, бело и розово.
Набожна Альдонса, — как и все крестьяне Соединенных Островов, — в
Краснела, краснела Альдонса, когда жестокая Афра вытащила из-под подушки книжку в желтой обложке и, медленно перелистывая ее, сказала:
— Что-то скажет здешний священник, когда войдет к Альдонсе Жорис и увидит эту книжку?
— Альдонса ее спрячет, — сказала, улыбаясь, Ортруда и спросила: — Ты счастлива здесь, Альдонса?
— О, да, ваше величество! — живо ответила Альдонса. — Я здесь очень счастлива. Люди ко мне ласковы. Дети такие милые. И море близко.
Глаза Альдонсы блестели, как блестят они только у влюбленных. Видно было, что слова о детях, о море — это так только, потому что прячется знойный бес сладострастия, за всякие прячется личины. И как было Ортруде, все еще влюбленной, не догадаться о том, что влюбленная стоит перед нею! Ортруда, улыбаясь, спросила:
— У тебя, Альдонса, есть друг, не правда ли? Ведь я угадала верно?
Багряно краснея, улыбнулась Альдонса, и еле слышно шепнула:
— Да, есть.
— Кто же он, твой друг? — ласково спрашивала Ортруда.
— Не знаю, — сказала Альдонса.
Напряженно знойным оставался румянец ее смуглых щек. Но все так же радостна была ее улыбка. Ах, счастливы глупые!
— Как же ты этого не знаешь! — спросила Ортруда, дивясь.
И подумала вдруг:
«Почему-нибудь скрывает. Глупая!»
Альдонса рассказывала:
— Ко мне приезжает иногда верхом на вороном коне прекрасный сеньор. О, как он меня любит! Как любит! Как ласкает!
И почти шепотом, с трепещущею в голосе страстностью:
— Он зовет меня своею Дульцинеею.
Ортруда багряно вспыхнула.
Как! Почему это имя? такое знакомое ей! из милых слышанное уст!
Ортруда вспомнила, что в последнее время Танкред несколько раз называл ее своею Дульцинеею. А себя сравнивал с Дон-Кихотом, — особенно в те минуты, когда развивал перед нею грандиозные планы колониальной политики.
Но почему же и эту девушку ее возлюбленный зовет сладким именем Дульцинеи, прекраснейшей из дам?
Ах, да, это потому, конечно, что и она тоже Альдонса, как героиня бессмертного Сервантесова романа, — крестьянская девица Альдонса. Какое забавное совпадение! Но что она говорит, глупая Альдонса! Какими чертами описывает его наружность!
— Он высокий и стройный, такой высокий, каких я никогда не видела. Волосы его светлы, как золото, и глаза его ласковы и сини, как небеса небес.
— Как же зовут твоего друга? — тоскливо спросила Ортруда.
Нахмурила брови. Альдонса робко ответила:
— Он не говорит мне своего имени.
— Отчего? — спросила Ортруда.
— Он не может еще открыться. Надо верить ему и ждать.
— Но неужели ты ничего не знаешь о нем? Из какой он семьи? Где живет? Что делает?