Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
В этот момент через большой мраморный вестибюль слуги как раз проносили тело несчастного старика; впереди с поникшей головой шел Фаи, показывая, куда нести. Платье Хорвата было залито кровью, лицо бело, как алебастр, глаза открыты — они вовсе не казались страшными и, не будь такими неподвижными, имели бы кроткое выражение.
— Если есть бог, — воскликнул потрясенный граф Бутлер, — как может он терпеть это?!
— Никакой сентиментальности, никаких причитаний, — сурово оборвал
— Пуля прошла как раз между двумя верхними ребрами и задела аорту… Эта несчастная пуля причинила столь быструю смерть, — вздохнул доктор, присутствовавший при дуэли, толстощекий господин с мутными, выцветшими глазами.
— Совсем не пуля! Что пуля! — ломал в отчаянии руки Челеи. — Не пуля тому причиной.
— А что же тогда? — рассердился доктор, смерив говорившего уничтожающим взглядом.
— Я, изволите знать, — Челеи. Там, где присутствует Челеи, всегда случается несчастье. Я говорил ему об этом, я молил его, чтоб он выбрал себе другого секунданта, но он и слушать ничего не хотел. Не правда ли, Баркоци? Ты ведь слышал, не так ли? Ведь Форгач поразил Кароя Киша секирой, позаимствованной у Челеи. Когда Людовик Второй * упал в речку и утонул, — проводником у него был Челеи; кстати сказать, речушка-то тоже называлась Челе. Я мог бы привести тысячу примеров. Возьмем хотя бы случай с Атиллой. Атилла на своей свадьбе] когда он женился на Ильдико, танцевал с юной Челеи. И что же? Наутро жена нашла его подле себя на ложе бездыханным в луже крови.
Вряд ли Челеи избрал себе подходящего собеседника, если собирался переспорить доктора. Тот и сам был донельзя словоохотлив и никогда не заботился о том, слушает ли его кто-нибудь.
— Это у меня уже третья дуэль со смертельным исходом, — говорил доктор с удовлетворением страстного коллекционера. — Да что я говорю! Четвертая! Бог свидетель, четвертая! (Он устремил взгляд в пространство, будто где-то перед ним были наколоты на булавках эти три смертельные дуэли и сейчас он прикалывал рядом с ними четвертую.) Да, ничего не поделаешь, ничего не поделаешь! Пистолет — это не кочерга.
Большинство присутствовавших сгруппировалось вокруг Баркоци, который рассказывал о последних минутах Хорвата.
— Он и двух минут не мучился. Легкая была смерть. Упокой господи душу его! Он истекал кровью, но боли почти не ощущал. Когда он упал, я подхватил его на руки. Он становился все слабее и слабее, пока, наконец, не заснул навсегда, тихо, как агнец. Однако рассудок и жало иронии он сохранил до конца и, даже умирая, сумел ужалить противника своими последними словами.
— Что он сказал? Значит, он все-таки что-то сказал? Отдал какие-то распоряжения? — спросили сразу несколько человек.
— Собрав свои последние силы, бедняга сказал как можно отчетливей, чтоб и Дёри слышал: «Я чувствую, что умираю. Тело мое отвезите к моему будущему зятю, к Бутлеру».
Бутлер расчувствовался и разразился громкими рыданиями. Тем временем в большом парадном зале наскоро соорудили катафалк. Фаи снова проявил удивительную энергию: он поспевал повсюду — распоряжался, приказывал, распределял работу. Его слова звучали отрывисто и сухо. Казалось, какая-то мощная рука приводит в движение гигантский механизм.
— Что случилось, того уже не вернешь! Сейчас нет времени на слезы и причитания. Нужно действовать. Ты, Жига, немедленно отправляйся к главному аудитору и попроси, чтобы тебя допросили сегодня же до полудня, потому что после обеда ты, захватив
— Понял, дорогой дядюшка.
— А что будет со мной? — спросил Бутлер, вытирая заплаканные глаза.
— Ничего, ты останешься здесь.
Бутлер упрямо тряхнул головой:
— Я чувствую, что должен ехать. Во-первых, Пирошка нуждается в утешении. Во-вторых, я должен выполнить свой долг по отношению к глубокочтимому усопшему. Он из-за меня погиб, бедный! В подобном случае вам, мой опекун, не следует ссылаться на данное мною обещание. Сама судьба освобождает меня от этого обязательства. Я еду!
— Ни шагу отсюда, граф Парданьский, — загремел Фаи. — Ты и сам в каком-то оцепенении, где тебе провожать усопшего? Если ты хочешь выполнить свой долг по отношению к нему, ты должен вернуться к жизни, чтоб суметь сделать счастливой его дочь, его дитя. Ты должен остаться здесь и быть начеку, чтобы сорвать заговоры и коварные замыслы противника. Или ты белены объелся, что хочешь покинуть поле боя, уступить Дёри? Хорошая почесть усопшему! Нет, Янош, и не думай об этом. Девушка выплачется. Нет никакой нужды подбавлять в слезы розовые капли. Совмещать любовь с трауром — это окаймлять черный цвет красным. Горе само по себе возвышенное чувство. Не хочешь же ты обокрасть усопшего, лишив его полноты дочернего горя и подменив часть этого чувства сладостью встречи? Пусть плачет девушка, а ты будь начеку. Пусть у тебя будет сто ушей и тысяча рук… Да, чтоб не забыть, — пошлите сейчас же конного гонца в Бозош за господином Будаи, — он прибудет сегодня же ночью. Будаи умный и честный человек, прислушивайся к его советам, пока я не вернусь.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Всеми чествуемый свидетель
Слух о происшедшем быстро распространился по городу и вызвал глубокое возмущение против Дёри и сочувствие к Пирошке. Все спешили поделиться друг с другом новостью, что история в Оласрёске ознаменовалась еще одной жертвой: погиб отец Пирошки. В городе все сокрушались, хотя никто не знал Хорвата. По-видимому, люди по природе своей все же скорее добры, чем злы, — разумеется, в том случае, если для них самих нет ни пользы, ни вреда.
— Бедная маленькая Пирошка! — говорили люди. — Сперва отобрали у нее жениха, а теперь убили отца. И после этого попы еще проповедуют, что мир устроен мудро!
Огромные толпы людей запрудили все переулки возле дворца Бутлера, чтобы услышать подробности. Слуги и служанки, которые должны были отнести цветы, посланные на гроб Хорвата дамами Эгера, с трудом пробирались через людское море. Но еще больше людей толпилось в эти утренние часы на улице Фельнемети (ныне называемой улицей Сечени), перед дворцом архиепископа. Когда прибыл Дёри, поднялся страшный шум; студенты-юристы выкрикивали ругательства, а некоторые из толпы даже бросали в старика комьями земли и камнями. В ответ на враждебное поведение Дёри вынул из кармана пистолет и дерзка пригрозил: