Том 42. Гимназистки (Рассказы)
Шрифт:
Вон темно-лиловый ситцевый, полинялый за десяток лет носки, столько раз перешитый и перекроенный капот матери и ее печально-озабоченное, бесконечнолюбимое, с сетью мелких морщинок лицо.
Вон брат-семинарист Корнилий… А вон малыши Сима, Саша… И любимый бутуз Гришук валяется в сене…
Ах вы, милые, милые, вот бы я вас расцеловала сейчас!
Что-то обжигает глаза, теснит дыхание, щекочет щеку. Что это? Слезы?! Неужели?! Зачем?!
— Крестовоздвиженская, голубушка, вы плачете, что с вами?
Как вкопанная останавливается посреди
Личико смущенное. Глазки виновато-ласковым взором окидывают Поповну… Маленькая ручка в лайковой перчатке притрагивается к красным, с мозолями, пальцами Даши.
— Милая Крестовоздвиженская, — смущенно лепечет Нюра Смолянская, — прошу вас, не идите так быстро! Мне не поспеть за вами. Едва вас догнала! Бежала все время что есть духу. Вы ходите как скороход, милочка… Я хотела… я решила… мы все хотели, то есть… мы решили извиниться перед вами за Зину Ракитову, то есть за ее поступок! Простите ее, пожалуйста! У нее вырвалось… Она не нарочно. Право, голубушка! Не сердитесь на нее и на нас… Мы никогда, никогда не будем больше смеяться над вами!
Голос Нюры рвется и звенит. Карие глазки с мольбой поднимаются на Дашу.
— Не будем! Никогда не будем! — шепчет она чуть слышно, как провинившийся ребенок, уличенный в шалости.
Румяное лицо Даши становится малиновым. Глаза загораются теплым огоньком.
— Так вот оно что… Ах, вы хорошая, славная, — говорит она растроганно и так крепко сжимает протянутую ручку в лайковой перчатке, что Нюра на мгновение морщится от боли.
Так, держась за руки, близко придвинувшись одна к другой, девочки пускаются в путь. Захлебываясь, Нюра рассказывает своей спутнице:
— Все это случилось, как только вы убежали от нас. У вас было в ту минуту такое убитое лицо, что нам всем стало стыдно. Накинулись на Зину: "Как тебе не совестно обижать новенькую!" Все так и закричали! Зина сконфузилась… Обещала извиниться. Сама созналась, что хватила через край. И все были ужасно смущены… Захотели всем классом догнать вас, но Таисия Павловна вышла, велела расходиться, и я одна побежала за вами. Насилу догнала. Милушка, не сердитесь на нас
И опять милое, виноватое личико заглянуло сбоку под огромную широкополую шляпу Поповны.
— Я сержусь? Да Бог с вами, голубушка! — искренне отвечала Даша.
Завязывается оживленный разговор. Даша рассказывает о своем милом Крошине, о полях, о речке под
Потом говорит Нюра… Говорит про гимназию, про ее порядки, про занятия и шалости гимназисток… В болтовне живо проходит время. Не заметили, как обошли полгорода, прокружили часа два без передышки, очутились на гранитной набережной величавой красавицы Невы.
— Ах, как хорошо! — восторгается молоденькая провинциалка. — Как красиво у вас здесь! Какая река-то, век такой не видывала, право!
— Да, хорошо! — растяжно соглашается Нюра, сто раз уже видевшая знакомую картину. — А где же вы живете? — словно спохватившись, неожиданно осведомляется она.
— У отца Николая на квартире. Это, знаете, у Знамения, в церковном доме.
— Ха, ха, ха! — весело заливается Нюра. — Да ведь это на том конце города, вот так отмахали кусочек! И поздно как уже… Глядите, сейчас электричество загорится!
И правда, загораются электрические фонари… Город сразу принимает новый, несвойственный ему днем уютно-ласковый вид.
— Ах, что я делать буду?! Меня ждут к обеду дома! Мама беспокоится, верно. Идем скорее, нам по дороге…
Теперь уже девочки не идут, а почти бегут по людным улицам города. Феерично-волшебными кажутся Даше освещенные окна магазинов. А все же променяла бы она всю эту красоту на скромный маленький домик подле церкви там, в селе, на горушке.
На Знаменской, куда проводила Нюра новую товарку, у ворот церковного дома, девочки расстаются. Крепко пожимая руку Крестовоздвиженской, Нюра говорит:
— Послушайте… хотите на «ты»? Ведь мы однолетки… Вы славная такая, простая милая. Давайте подружимся?! Хотите? Хочешь, Даша?
— Ну понятно, стоило спрашивать, понятно хочу!
И прежде, нежели Смолянская успевает это сделать сама, крепкие руки Даши обнимают девочку и губы Поповны прижимаются к ее щеке.
— Ну вот и отлично! Значит, на «ты»… Завтра увидимся в гимназии, — весело роняет Нюра. — И пусть кто-нибудь теперь попробует посмеяться над тобой… Пусть попробует только, — она еще раз наскоро целует Дашу и проворно исчезает за углом соседнего дома.
Вечер. В квартире отца дьякона ложатся рано: и сама дьяконица Татьяна Андреевна, и обе дочки-барышни, окончившие в этом году гимназию, ту самую, куда стараниями отца дьякона и его супруги удалось поместить Крестовоздвиженскую Дашу.
У Даши в комнате, скорее похожей на маленькую коробочку-угловушку, до сих пор игравшей роль гардеробной и теперь предложенной новой жилице, горит лампа. Даша сидит за столом и учит к завтрашнему дню уроки. Все они легки и возни с ними немного. Вот только французский. Задана басня Лафонтена на французском языке. И французский, и немецкий языки не даются Даше. Готовить их самой было нелегко.