Том 5. Девы скал. Огонь
Шрифт:
Я погнал лошадь с каким-то бешенством, словно в эту минуту решалось великое событие. И Тридженто появилось на склоне холма со своими домами, построенными из камня родных скал. И на вершине показался старый дворец с своим окруженным стеною садом, который спускался по другому склону до равнины, представляя вид обширного монастыря, полного забытыми или мертвыми вещами. Когда я ступил на землю перед решеткой, я услышал голос Оддо, поджидавшего меня.
— Добро пожаловать, Клавдио!
И он бросился мне навстречу, протягивая руки, радостный, как и в первый раз.
—
— Я задержался в дороге, — отвечал я. — Я хотел вспомнить деревья и скалы.
Быстрыми и неуверенными движениями, которые были ему свойственны, он подошел к моей лошади с любопытством, смешанным с робостью, и потрепал ее по шее.
— Какая красавица! — пробормотал он в то время, как шея животного слегка вздрагивала под его бледной худой рукой.
— Ты можешь кататься на ней, когда захочешь, — сказал я. — На этой или на другой.
— Мне кажется, я разучился ездить верхом, — отвечал он. — Мне кажется, я испугаюсь… Но пойдем, пойдем! Тебя ждут.
И он повел меня по аллее, ведущей между буксовой изгородью, которая от старости зияла отверстиями глубокими, как бреши, откуда доносилось свежее благоухание невидимых фиалок, и это было так же странно, как юношеское дыхание из дряхлых уст.
— Вчера вечером, — говорил Оддо, немного задыхаясь, — вчера вечером твоими миндалевыми цветами мы принесли радость… Что мы испытали оба, когда возвращались одни в экипаже, скрытые под всеми этими цветами! Антонелло был как ребенок, я никогда не видел его таким…
По временам зеленые стены раскрывались арками, открывая моему взгляду уголки лужаек, где длинные тонкие лучи солнца резко рассекали их.
— Я никогда не видел его таким, я никогда не слышал от него столько безумных слов…
Каменные урны с широкими круглыми краями чередовались со статуями, полускрытыми под лишаями, однорукими или безголовыми, позы которых казались мне красноречивыми. Вокруг их пьедесталов цвели жонкилии.
— А потом, когда мы приехали, обилие ветвей мешало нам выйти. Сестры пришли освободить нас. Как они были счастливы! Они поднялись наверх со своей ношей. Мы слышали, как они смеялись на лестнице. Это все так ново для нас, Клавдио!
Заглушенный плеск донесся до моего слуха, это было тихое журчанье фонтана, скрытого неподалеку. Необъяснимое беспокойство сжало мне сердце.
— Весь вечер мы говорили о тебе, вспоминали тысячи вещей из далекого прошлого, строили планы на будущее. Кто мог предвидеть, что ты вернешься? Но никто из нас не верит, что ты останешься… Нам кажется, что ты умчишься через несколько дней. Трудно выносить жизнь, какую мы ведем. Видишь! Массимилла предпочитает монастырь… Ты знаешь, Массимилла скоро покинет нас.
Идя вдоль зеленеющей стены, я ощущал сильный горьковатой запах, исходящий от букса, молоденькие листочки которого сверкали, как бериллы на темной зелени.
— А вот Виоланта! — воскликнул Оддо, прикасаясь к моей руке.
От этого неожиданного появления у меня сильно забилось сердце, и я почувствовал,
Виоланта стояла в траве под большой аркой буксов, а позади нее убегал залитый золотом уголок луга.
Она улыбалась, стоя неподвижно, дожидаясь, когда мы подойдем к ней, словно предоставляла моему изумленному взору любоваться ее красотой в этой спокойной позе, стоя на зеленом ковре, где ее пальцы, может быть, собрали бесчисленные фиалки, украшающие ее пояс. Она протянула мне руку, глядя мне прямо в лицо, и голосом — совершенным музыкальным выражением ее образа — сказала мне:
— Здравствуйте. Мы ждали вас еще вчера. Оддо и Антонелло вместо вас поднесли нам цветы, которые были приняты от этого не менее радостно.
Я отвечал:
— Войдя в ваш дом после стольких лет, я вспоминаю, что в первый раз я вошел в него, сопровождая мою мать, и я испытываю уже сожаление, что так много времени провел вдали. Уезжая из Рима, я знал, что найду в Ребурсе дом пустыни, но не знал, что Тридженто так широко вознаградит меня за это. Я обязан вам большой благодарностью…
— Мы должны быть благодарны, — прервала она, — если наше общество не будет тяжело вам. Вы знаете, что здесь нет радости.
— Печаль также имеет свою прелесть для тех, кто умеет вкушать ее, не правда ли?
— Может быть.
— И, кроме того, с той минуты, как я переступил: порог, я испытываю только прелестные впечатления. Этот сад мне кажется очаровательным. Как можно оставаться равнодушным к поэзии его старины? Вчера, видя, как Оддо и Антонелло восхищались миндалевыми деревьями, словно они никогда не видят здесь цветов, я думал, что здесь все бесплодно и мертво. Напротив, я встречаю тут весну, еще более прелестную, чем оставшуюся позади меня. Вы не устали собирать фиалки в траве? Ваш пояс весь украшен ими.
Улыбаясь, она взглянула на свой пояс и обнаженными пальцами прикоснулась к фиалкам, украшавшим его.
— Вы приехали из города, — сказала она звучным, хотя и несколько заглушенным голосом, в богатом тембре которого слышалась легкая надтреснутость, — вы приехали из города, и деревня предлагает вам свои первые дары.
— Не знаю, но есть вещи, которые всегда должны казаться новыми.
— Есть вещи, которых мы больше не замечаем и не любим, — грустно сказал Оддо. — Может быть, Виоланта не чувствует больше благоухание цветов, которые она собирает.
— Это правда? — спросил я, обернувшись к ней. И мои глаза встретили ее мраморный профиль, склоненный под пышными волосами, такой же бесстрастный, как у бессмертных статуй.
— Что такое? — спросила она, как человек, выходящий из глубокой задумчивости: она не слышала слов своего брата.
— Оддо уверяет, что вы не чувствуете запаха цветов, которые вы собираете. Это правда?
Легкая краска залила ее щеки.
— О, нет, — отвечала она с живостью, противоречившей медленному ритму, каким, казалось, текла ее жизнь. — Нет, вы не верьте Оддо. Он так говорит потому, что я люблю крепкие духи, но я чувствую и слабые запахи, даже запах камней…