Том 5. Книга 1. Автобиографическая проза. Статьи
Шрифт:
Итак, выработавшись, наконец, из сонных водовертей толкований — в явь, на трезвую мель тезисов и цитат!
1. Пастернак и быт.
2. Пастернак и день.
3. Пастернак и дождь.
Пастернак и быт
Быт. Тяжкое слово. Почти как: бык. Выношу его только, когда за ним следует: кочевников. Быт, это — дуб, и под дубом (в круг) скамья, и на скамье дед, который вчера был внук, и внук, который завтра будет дед. — Бытовой дуб и дубовый быт. — Добротно, душно, неизбывно. Почти что забываешь, что дуб, как древо, посвященное Зевесу, чаще других удостаивается его милости: молнии. И, когда мы это совсем забываем, в последнюю секунду, на выручку, — молнией в наши дубовые лбы: Байрон, Гейне, Пастернак.
Первое, что
— Распахиваю. — «Памяти Демона».
…От окна на аршин, Пробирая шерстинки бурнуса, Клялся льдами вершин: — Спи, подруга, лавиной вернуся!Дальше, в стихотворении «Сестра моя Жизнь»:
…Что в грузу лиловы глаза и газоны, И пахнет сырой резедой горизонт. Что в мае, когда поездов расписанье Камышинской веткой читаешь в купе…(Намеренно привожу и сопутствующие строки: установить соседство.)
Дальше, про плетень:
Он незабвенен тем еще, Что пылью припухал, Что ветер лускал семечки, Сорил по лопухам…Дальше, про ветер:
Ветер розу пробует Приподнять по просьбе Губ, волос и обуви, Подолов и прозвищ…Дальше, про дачу:
Все еще нам лес — передней, Лунный жар за елью — печью, Все, как стираный передник, Туча сохнет и лепечет.Дальше, о степи:
Туман отовсюду нас морем обстиг, В волчцах волочась за чулками…— Одну секунду! — «Набор слов, всё ради повторяющегося „ча“… Но, господа, неужели ни с кем из вас этого не было: репья, вгрызающиеся в чулки? Особенно в детстве, когда мы все в коротком. Да, здесь вместо репей: волчец. Но разве „волчец“ не лучше?» (По хищности, цепкости, волчиной своей сути?)
Дальше:
На желобах, Как рукава сырых рубах, Мертвели ветки…(здесь же):
В запорошенной тишине, Намокшей, как шинель…(Это стихотворение «Еще более душный рассвет» — руки горят привести его здесь целиком, как — вообще — изодрав в клочья эти размышления по поводу пустить по книжным рынкам Запада самоё «Сестру мою Жизнь». — Увы, рук — мало!)
Дальше:
У мельниц — вид села рыбачьего: Седые сети и корветы…Затем, в чайной:
Но текут и по ночам Мухи с дюжин, пар и порций, С крученого паныча, С мутной книжки стихотворца, Будто это бред с пера…Подъезжая к Киеву:
Под Киевом — пески И выплеснутый чай, Присохший к жарким лбам, Пылающим по классам…(Чай, уже успевший превратиться в пот и просохнуть. — Поэзия Умыслов! — «Пылающим по классам», — в III жарче всего! В этом четверостишии всё советское «за хлебом».)
«У
Дальше, о веках спящей:
Милый, мертвый фартук И висок пульсирующий… Спи, Царица Спарты, Рано еще, сыро еще.(Веко: фартук, чтобы не запылился праздник: прекрасный праздник глаз!)
Дальше, в стихах «Лето»:
Топтался дождик у дверей, И пахло винной пробкой. Так пахла пыль. Так пах бурьян. И, если разобраться, Так пахли прописи дворян О равенстве и братстве…(Молодым вином: грозой! Не весь ли в этом «Serment du jeu de paume». [149] )
И, наконец, господа, последняя цитата, где уже кажется вся разгадка на Пастернака и быт:
И когда к колодцу рвется Смерч тоски, то — мимоходом Буря хвалит домоводство. — Что тебе еще угодно?Да ничего! Большего, кажется, сам Бог не вправе требовать с бури!
Теперь осмыслим. Наличность быта, кажется, доказана. Теперь — что с ним делать? Верней, что с ним делает Пастернак, и что он — с Пастернаком? Во-первых, Пастернак его зорко видит: схватит и отпустит. Быт для Пастернака — что земля для шага: секунды придерж и отрывание. Быт у него (проверьте по цитатам) почти всегда в движении: мельница, вагон, бродячий запах бродящего вина, говор мембран, шарканье клумб, выхлестнутый чай — я ведь не за уши притягиваю! — проверьте: даже сон у него в движении: пульсирующий висок.
149
«Клятва игры в мяч» (фр.).
Быта, как косности, как обстановки, как дуба (дубовая, по объявлению, столовая, столь часто подменяемая поэтами — павловскими и екатерининскими палисандрами) — быта, как дуба, вы не найдете вовсе. Его быт на свежем воздухе. Не оседлый: в седле.
Теперь о прозаизме. Многое тут можно было бы сказать — рвется! — но уступим дорогу еще более рвущемуся из меня: самому Пастернаку:
…Он видит, как свадьбы справляют вокруг, Как спаивают, просыпаются, Как общелягушечью эту икру Зовут, обрядив ее, — паюсной. Как жизнь, как жемчужную шутку Ватто, Умеют обнять табакеркою, И мстят ему, может быть, только за то, Что там, где кривят и коверкают, Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфорт, Где трутнями трутся и ползают…Прозаизм Пастернака, кроме природной зоркости, это святой отпор Жизни — эстетству: топору — табакерке. — Ценнее ценного. Где на протяжении 136 страниц вы найдете хоть одну эстетствующую запятую? Он так же свободен от «обще-поэтических» лун-струн, как от «крайне-индивидуальных» зубочисток эстетства. За сто верст на круг обойден этой двойной пошлостью. Он человечен — durch. [150] Ничего, кроме жизни, и любое средство — лучшее. И — не табакерку Ватто он топчет, сей бытовой титаненок, а ту жизнь, которую можно вместить в табакерку.
150
Насквозь (нем.).