Том 5. Кому на Руси жить хорошо

Некрасов Николай Алексеевич

Клим

Колода есть дубовая У моего двора, Лежит давно: из младости Колю на ней дрова, Так та не столь изранена, Как господин служивенький. Взгляните: в чем душа!

Солдат

Пули немецкие, Пули турецкие, Пули французские, Палочки русские.

Клим

А пенциону полного Не вышло, забракованы Все раны старика; Взглянул помощник лекаря, Сказал: «Второразрядные! По ним и пенцион».

Солдат

Полного выдать не велено: Сердце насквозь не прострелено! (Служивый всхлипнул; в ложечки Хотел ударить, — скорчило! Не будь при нем Устиньюшки, Упал бы старина.)

Клим

Солдат опять с прошением. Вершками раны смерили И оценили каждую Чуть-чуть не в медный грош. Так мерил пристав следственный Побои

на подравшихся На рынке мужиках: «Под правым глазом ссадина Величиной с двугривенный, В средине лба пробоина В целковый. Итого: На рубль пятнадцать с деньгою Побоев…» Приравняем ли К побоищу базарному Войну под Севастополем, Где лил солдатик кровь?

Солдат

Только горами не двигали А на редуты как прыгали! Зайцами, белками, дикими кошками. Там и простился я с ножками, С адского грохоту, свисту оглох, С русского голоду чуть не подох!

Клим

Ему бы в Питер надобно До комитета раненых, — Пеш до Москвы дотянется, А дальше как? Чугунка-то Кусаться начала!

Солдат

Важная барыня! гордая барыня! Ходит, змеею шипит: «Пусто вам! пусто вам! пусто вам!» — Русской деревне кричит; В рожу крестьянину фыркает, Давит, увечит, кувыркает, Скоро весь русский народ Чище метлы подметет. Солдат слегка притопывал, И слышалось, как стукалась Сухая кость о кость, А Клим молчал: уж двинулся К служивому народ. Все дали: по копеечке, По грошу, на тарелочках Рублишко набрался…

4. Доброе время — добрые песни

В замену спичей с песнями, В подспорье речи с дракою Пир только к утру кончился, Великий пир!.. Расходится Народ. Уснув, осталися Под ивой наши странники, И тут же спал Ионушка, Смиренный богомол. Качаясь, Савва с Гришею Вели домой родителя И пели; в чистом воздухе Над Волгой, как набатные, Согласные и сильные Гремели голоса: Доля народа, Счастье его, Свет и свобода Прежде всего! Мы же немного Просим у бога: Честное дело Делать умело Силы нам дай! Жизнь трудовая — Другу прямая К сердцу дорога, Прочь от порога, Трус и лентяй! То ли не рай? Доля народа, Счастье его, Свет и свобода Прежде всего!

Эпилог. Гриша Добросклонов

Беднее захудалого Последнего крестьянина Жил Трифон. Две коморочки: Одна с дымящей печкою, Другая в сажень — летняя, И вся тут недолга; Коровы нет, лошадки нет, Была собака Зудушка, Был кот — и те ушли. Спать уложив родителя, Взялся за книгу Саввушка, А Грише не сиделося, Ушел в поля, в луга. У Гриши — кость широкая, Но сильно исхудалое Лицо — их недокармливал Хапуга-эконом. Григорий в семинарии В час ночи просыпается И уж потом до солнышка Не спит — ждет жадно ситника, Который выдавался им Со сбитнем по утрам. Как ни бедна вахлачина, Они в ней отъедалися. Спасибо Власу-крестному И прочим мужикам! Платили им молодчики, По мере сил, работою, По их делишкам хлопоты Справляли в городу. Дьячок хвалился детками, А чем они питаются — И думать позабыл. Он сам был вечно голоден, Весь тратился на поиски, Где выпить, где поесть. И был он нрава легкого, А будь иного, вряд ли бы И дожил до седин. Его хозяйка Домнушка Была куда заботлива, Зато и долговечности Бог не дал ей. Покойница Всю жизнь о соли думала: Нет хлеба — у кого-нибудь Попросит, а за соль Дать надо деньги чистые, А их по всей вахлачине, Сгоняемой на барщину, Не густо! Благо — хлебушком Вахлак делился с Домною. Давно в земле истлели бы Ее родные деточки, Не будь рука вахлацкая Щедра, чем бог послал. Батрачка безответная На каждого, кто чем-нибудь Помог ей в черный день, Всю жизнь о соли думала, О соли пела Домнушка — Стирала ли, косила ли, Баюкала ли Гришеньку, Любимого сынка. Как сжалось сердце мальчика, Когда крестьянки вспомнили И спели песню Домнину (Прозвал ее «Соленою» Находчивый вахлак).

Соленая

Никто как бог! Не ест, не пьет Меньшой сынок, Гляди — умрет! Дала кусок, Дала другой — Не ест, кричит: «Посыпь сольцой!» А соли нет, Хоть бы щепоть! «Посыпь мукой», — Шепнул господь. Раз-два куснул, Скривил роток. «Соли еще!» — Кричит сынок. Опять мукой… А на кусок Слеза рекой! Поел сынок! Хвалилась мать — Сынка спасла… Знать, солона Слеза была!.. Запомнил Гриша песенку И голосом

молитвенным Тихонько в семинарии, Где было темно, холодно, Угрюмо, строго, голодно, Певал — тужил о матушке И обо всей вахлачине, Кормилице своей. И скоро в сердце мальчика С любовью к бедной матери Любовь ко всей вахлачине Слилась, — и лет пятнадцати Григорий твердо знал уже, Что будет жить для счастия Убогого и темного Родного уголка. Довольно демон ярости Летал с мечом карающим Над русскою землей. Довольно рабство тяжкое Одни пути лукавые Открытыми, влекущими Держало на Руси! Над Русью отживающей Иная песня слышится: То ангел милосердия, Незримо пролетающий Над нею, души сильные Зовет на честный путь. Средь мира дольнего Для сердца вольного Есть два пути. Взвесь силу гордую, Взвесь волю твердую, — Каким идти? Одна просторная Дорога — торная, Страстей раба, По ней громадная, К соблазну жадная Идет толпа. О жизни искренней, О цели выспренней Там мысль смешна. Кипит там вечная, Бесчеловечная Вражда-война За блага бренные. Там души пленные Полны греха. На вид блестящая, Там жизнь мертвящая К добру глуха. Другая — тесная Дорога, честная, По ней идут Лишь души сильные, Любвеобильные, На бой, на труд. За обойденного, За угнетенного — По их стопам Иди к униженным, Иди к обиженным — Будь первый там!

* * *

И ангел милосердия Недаром песнь призывную Поет над русским юношей, — Немало Русь уж выслала Сынов своих, отмеченных Печатью дара божьего, На честные пути, Немало их оплакала (Пока звездой падучею Проносятся они!). Как ни темна вахлачина, Как ни забита барщиной И рабством — и она, Благословясь, поставила В Григорье Добросклонове Такого посланца. Ему судьба готовила Путь славный, имя громкое Народного заступника, Чахотку и Сибирь.

* * *

Светило солнце ласково, Дышало утро раннее Прохладой, ароматами Косимых всюду трав… Григорий шел задумчиво Сперва большой дорогою (Старинная: с высокими Курчавыми березами, Прямая, как стрела). Ему то было весело, То грустно. Возбужденная Вахлацкою пирушкою, В нем сильно мысль работала И в песне излилась: «В минуты унынья, о родина-мать! Я мыслью вперед улетаю. Еще суждено тебе много страдать, Но ты не погибнешь, я знаю. Был гуще невежества мрак над тобой, Удушливей сон непробудный, Была ты глубоко несчастной страной, Подавленной, рабски бессудной. Давно ли народ твой игрушкой служил Позорным страстям господина? Потомок татар, как коня, выводил На рынок раба-славянина, И русскую деву влекли на позор, Свирепствовал бич без боязни, И ужас народа при слове „набор“ Подобен был ужасу казни? Довольно! Окончен с прошедшим расчет, Окончен расчет с господином! Сбирается с силами русский народ И учится быть гражданином. И ношу твою облегчила судьба, Сопутница дней славянина! Еще ты в семействе — раба, Но мать уже вольного сына!»

* * *

Сманила Гришу узкая, Извилистая тропочка, Через хлеба бегущая, В широкий луг подкошенный Спустился он по ней. В лугу траву сушившие Крестьянки Гришу встретили Его любимой песнею. Взгрустнулось крепко юноше По матери-страдалице, А пуще злость брала. Он в лес ушел. Аукаясь, В лесу, как перепелочки Во ржи, бродили малые Ребята (а постарше-то Ворочали сенцо). Он с ними кузов рыжиков Набрал. Уж жжется солнышко; Ушел к реке. Купается, — Три дня тому сгоревшего Обугленного города Картина перед ним: Ни дома уцелевшего, Одна тюрьма спасенная, Недавно побеленная, Как белая коровушка На выгоне, стоит. Начальство там попряталось, А жители под берегом, Как войско, стали лагерем, Всё спит еще, немногие Проснулись: два подьячие, Придерживая полочки Халатов, пробираются Между шкафами, стульями, Узлами, экипажами К палатке-кабаку. Туда ж портняга скорченный Аршин, утюг и ножницы Несет — как лист дрожит. Восстав со сна с молитвою, Причесывает голову И держит на отлет, Как девка, косу длинную Высокий и осанистый Протоерей Стефан. По сонной Волге медленно Плоты с дровами тянутся, Стоят под правым берегом Три барки нагруженные: Вчера бурлаки с песнями Сюда их привели. А вот и он — измученный Бурлак! походкой праздничной Идет, рубаха чистая, В кармане медь звенит. Григорий шел, поглядывал На бурлака довольного, И с губ слова срывалися То шепотом, то громкие. Григорий думал вслух: