Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца
Шрифт:
Только хорошего сначала не вышло у меня с кладовой, и не за что тебе меня хвалить. Вот иду я после того в конюшню и вижу: там в стойле торчит одна лошадка. Скорей бежать, искать бригадира! Уж я бегал, бегал, куда ни приду, и везде говорят: «Вот сейчас только был и ушел». Настиг я его в картофельной яме.
«Товарищ бригадир, – говорю ему, – у меня отец на войне, мать в колхозе работает, бабушка дома сидит, старая, огород наш личный на горушке обсох и пылит, велите нам лошадь дать вспахать огород».
«Погоди, мальчик, – отвечает
«Там у вас, – говорю, – есть одна в конюшне».
«Та, – говорит, – хромая, ее заковали». – И ушел.
А я обратно в конюшню и вижу, этой лошадки в стойле уже нет, уже и след простыл: вот какая хромая! Что тут делать! Сильно я рассердился и пошел к председателю.
– Молодец, правильно сделал! – воскликнула бабушка. – Бригадир эту лошадку, наверно, сбыл свояку пахать огород. Ну, рассказывай, боец!
– Опять я говорю председателю, что так и так: отец мой на войне, мать в колхозе, бабушка по дому хлопочет, старая, и огородик наш личный на горушке обсох и пылит. А бригадир лошадь не дает, говорит, хромая, а она здорова, и ему от меня только бы отвязаться.
«А не ты это, – спросил председатель, – рано поутру проверял кладовую?»
Узнал меня, посмеялся и теми же словами, как бригадир, говорит:
– Погоди, мальчик, вот ослобонится лошадка, я тебе первому дам, все права твои. Потерпи немного, я тебе говорил: «хорошая жизнь даром не дается».
Бабушка вздохнула: ей, видно, стало Васю жалко.
– Вот бы тебе, – сказала она, – тогда и домой на обед, а то весь день не евши, наверно, гонял?
– Чудная ты, бабушка, – отвечал Вася, – ты все только о себе думаешь, о своем огороде.
– О ком же мне думать, Васенька, как не о себе? Вот когда мне будет хорошо, я тогда и о других думать буду.
– Нет, – поправил бабушку Вася, – это совсем не так надо. Что же ты понимаешь, будто у нас о себе не думают, нет, бабушка, и у нас все о себе думают, и еще как думают! Только у нас все начинается не с себя.
Вот когда дело мое провалилось, – зачем мне домой идти, с чем мне идти? Я бросил думать о нем и пошел в поле. Хорошо мне стало: поле широкое, посередине трактор жужжит, и за трактором множество птиц. Я не раз слышал: будешь глядеть – будут и лучше пахать, а то и огрехов наделают, и работу не примут, и им же самим хуже будет.
Так вот, прихожу я в поле и говорю трактористу:
«Посади меня, я хочу тебе помогать, посади, милый, я тебе пригожусь!»
Слова не сказал тракторист, посадил рядом с собой: он баранкой вертел, а я ему указывал на дурные места – на огрехи. Правда, бабушка, глаз у меня вострый, а тракторист контуженый; я с пользой сидел, и мне от этого было почему-то очень хорошо, и об огороде я вовсе забыл, и даже есть не хотелось.
– Вот вы оба с матерью такие: свое проглядите, а на чужое радуетесь.
– Бабушка! Да какое же оно чужое? Ты только послушай, что из этого вышло.
«А это я не один, – говорит тракторист, – вот кого благодари!» И указывает на меня. А председатель что-то мотнул головой и записал себе в книжку.
– Что же это он такое записал? – спросила бабушка.
– Кто его знает, – ответил Вася, – может быть, он мне трудодень записал.
– Вот еще что! – засмеялась бабушка.
– Что ты смеешься! – обиделся Вася. – Я, может быть, раз сто спрыгивал с трактора, и грунт проверял, и говорил трактористу. И очень просто: председатель понял мою работу.
Не сразу он узнал меня, а потом вдруг что-то вспомнил и говорит:
«Никак, мальчик, это ты утром кладовую проверял, а потом лошадь у меня просил?»
«Да, – говорю, – товарищ председатель, я вам говорил, что отец у меня на войне, мать в колхозе работает, бабушка старая дома сидит, и огородик наш на горушке обсох. Время его пахать, а лошади все не дают, и только одно все говорят: „Погоди, мальчик, ослобонится лошадка“».
«Ладно, ладно, – отвечает председатель, – скажи матери, чтобы завтра утром пораньше приходила за лошадью и оставалась дома пахать огород». А ты, бабушка, говоришь!..
Тут бабушка Арина что-то взяла себе в голову, и глаза у нее стали узенькими, и сквозь щелки эти она не вся глядела на Васю, а только чтобы можно было следить за ним. Но Васе это было все равно, он продолжал:
– Как сказал председатель, что завтра нам будет лошадь, побежал было я маму искать, но увидел – на поле сеют горох. Дай – думаю – помогу им; может быть, мне горошку дадут. Вот тебе, бабушка!
И Вася вывернул бабушке на передник целый карман.
– Горох сеяли, – сказала бабушка, – а на воровскую-то долю хоть бросили?
– Как так на воровскую? – спросил Вася.
– А так, на воровскую, – ответила бабушка, – человек будет ходить мимо гороха и не утерпит, чтобы не сорвать горсточку. Вот и сеяли на этого человека и просили: «Уродись, горох, и на воров!»
– Ну, нет! – остановил бабушку Вася. – У нас так нельзя, у нас в колхозе людей стало много: один прохожий горсточку возьмет, другой, третий, а там птиц всяких налетит множество – и все на воров пойдет.
– Насчет птиц и у нас было строго. Ну же, рассказывай, чего ты там еще видел?
– Ты, бабушка, знаешь, я на собрании был, забился в угол и все слушал. Вот приехали из района. Спрашивали, как дела, как посев, какая упитанность скота, как уборочная. И совет давали, чтоб глядели за пастухами, не гоняли бы они быстро жеребных кобыл, а то много бывает случаев: кобыла скидывает.
– Умный совет! – кивнула головой бабушка.
– Вот это я запомнил. А сегодня я поработал на горохе, иду себе по дороге и вижу большое облако пыли: это пастух так гонит жеребных кобыл.