Том 5. Одинокому везде пустыня

Михальский Вацлав Вацлавович

Как я рад за своего Миху, и передать вам не могу!

Мария согласно кивала, дескать, и я рада, а на душе у нее заскребли такие кошки, что хоть вой, хоть криком кричи! Как пьяная, спустилась она в каюту Николь. Ульяна тем временем осматривала яхту в сопровождении инженера-механика.

– Слушай, – Мария взяла Николь за плечо, – слушай! – Ее светло-карие дымчатые глаза потемнели

и косили. – Слушай, а его нельзя достать оттуда?

– Ну, ты сумасшедшая еще больше, чем я! – В восторге вскричала Николь. – Я тебя обожаю!

Сейчас же поеду к начальнику училища – чем черт не шутит, когда Бог спит!

Николь стремглав выскочила из каюты, стремглав сбежала по трапу на пирс. Встречавший их на вокзале водитель в авто Николь дремал в ожидании новых распоряжений. Она скомандовала коротко и ясно: «В училище!»

Николь вернулась ни с чем. Бог, видимо, не спал.

Они ушли к берегам Марокко, это надолго. Ничего сделать нельзя. Если, конечно, ты не хочешь испортить ему жизнь.

– Прости меня, дуру, – чуть слышно сказала Мария. – Ладно, двинули в Бизерту.

Через час яхта вышла в открытое море. По этому времени года день выдался удивительно тихим. На море стоял полный штиль. Шли на дизельных моторах. Совсем недалеко от яхты проплыл в марсельской гавани огромный румынский сухогруз «Адреал».

– «Адреал» [39] , какое странное имя, – сказала Мария, – захочешь – не забудешь.

Сухогруз прошел совсем близко, так, что волна от него достала до яхты «Николь» и резко ударила в борт.

– О-ля-ля! – вскрикнула Николь и ухватилась за Марию и за Улю, которые стояли рядом с нею на палубе, наслаждаясь морем, свежим воздухом, неярким осенним солнцем. Николь покрепче обняла своих спутниц за талии и вдруг сказала: – А мы, как три сестры. Если я сестра Мари, а Мари сестра Ули, то, значит, и Уля моя сестра, правильно?!

39

В 1945 году румынский теплоход «Адреал» был передан в счет репараций СССР и назван «Николаев».

– Логично, –

засмеялась Мария, уже отошедшая от своего полуобморочного состояния, взявшая себя в руки. – Да, три сестры! Теперь мы сила!

– Да! – подхватила Николь. – Мы – сила! – Глаза ее загорелись, щеки разрумянились, ей очень нравилось быть старшей среди трех сестер. – Да-да-да, – продолжала Николь. – Помнишь, Мари, как ты играла в пьесе про трех сестер и про русских военных. Одна сестра была в синем платье, вторая в черном, а ты в белом. Вы играли во рву форта Джебель-Кебир. И маршал Петен смотрел тот спектакль.

– «Три сестры» – это пьеса Чехова, – сказала Мария.

– Может быть, – отвечала Николь, – я не запоминаю ваши русские фамилии, по-моему, они все у вас одинаковые.

– Ну, еще чего! – вдруг вступила в разговор Уля, до этого стеснявшаяся Николь. – Это так кажется. Например, нам ведь кажется, что все китайцы на одно лицо, а китайцам, что все европейцы.

– Как ты была прекрасна в белом! – поворачиваясь лицом к Марии, восторженно произнесла Николь. – О, как ты была свежа и прекрасна! И он, русский адмирал, был прекрасен, – вспомнила Николь адмирала дядю Пашу, распятого на сцене между чеховскими сестрами Машей и Ириной – между его женой Дарьей, в черном платье, и Марией, в белом.

Мария тоже вспомнила дядю Пашу, но не остро, а как-то так, фоном, хотя и подумала: «Наверное, я люблю его до сих пор? Наверное. Несмотря ни на что…» В последней полуфразе она имела в виду, конечно же, юного Михаила, который стал для нее наваждением…

Море расстилалось спокойное, ровное на многие километры вокруг, и было видно далеко в глубину… А может быть, так лишь казалось Марии оттого, что она всматривалась в толщу вод не одними только глазами, а и всей душой: «Где-то там плавает ее Михаил… и ее ли? А море какое большое, а какая толща воды, а сколько там живет рыб, моллюсков и всякого прочего водяного народа, сколько подводных скал, рифов, впадин, и среди всего этого подводного царства плавает в железном ящике ее царевич… Господи, помоги ему!»