Том 5. Повести и рассказы
Шрифт:
— Но вы говорили о часах… о платье…
— Ну, говорил… Так ведь я получаю тридцать пять рублей от племянницы.
— Зачем их получать? Теперь мы сами проживем без посторонней помощи! — не без горделивого чувства произнес Антошка и, снова повеселевший, поднял голову и смотрел на «графа». — Еще как проживем-то! Это на первое время мне дали пятьдесят, а через год, наверное, дадут семьдесят пять… Я буду работать, стараться… Мы теперь ни от кого не будем зависеть…
— «Мы», — повторил «граф» и печально усмехнулся. — Что ж, ты ведь прав, мой
— А то как же! — радостно поддакнул Антошка.
— И умру на твоих руках.
— До этого еще долго, Александр Иваныч. А главное: не трудите себя этой перепиской… Ну ее… Оставьте! Вам это вредно!
— Коли так приказываешь — оставлю! — шутливо говорил «граф». — Она действительно очень меня утомляет. Однако что же ты не ешь котлет…
— Не хочется.
— И мне не хочется… Вечером поедим… Убирайте, Марфа… Да скажите Адели Карловне, что мы не ели ее котлет не потому, что они дурны, а потому… потому, что мы с Антошей очень счастливы. Понимаете?
Марфа взглянула ошалелыми глазами на обоих жильцов и молча убрала со стола.
«Граф» закурил свою копеечную сигару и заговорил:
— Ужасно сильно развито у тебя чувство благодарности, я тебе скажу, Антоша. Оно вообще редко у людей… Ты помни это и никогда на него не рассчитывай. И ты преувеличиваешь это чувство по отношению ко мне…
— Почему это?
— А потому, что я не знаю, кто кому больше обязан: ты мне или я тебе?
— Конечно, я… Не будь вас, чем бы я был теперь… Ходил бы с ларьком и терпел от дяденьки…
— А не явись ты ко мне в ту ночь, давно бы я умер где-нибудь на улице пьяный… Да, Антоша. И не жалел бы жизни… А ты возродил меня… Ты снова заставил полюбить жизнь… И вот теперь я не один, и я счастлив благодаря тебе… Ну, да что считаться. Но не забывай только одного, что обоих нас выручил случай… Не будь этой доброй феи племянницы, не устроилось бы все так хорошо… Я ходил бы по вечерам на «работу», выпрашивал бы гривенники, но на них, брат, ты знаешь, не составишь состояния и даже теплого пальто не купишь. По всей вероятности, я слег бы в больницу, и что бы тогда с тобой сталось, бедняга?.. Помнишь, ты хотел идти в газетчики?
— И пошел бы… И мы с вами не пропали бы!
— Я, во всяком случае, бы пропал… Впрочем, к чему вспоминать прошлое, когда настоящее нам улыбается… Не будем, Антоша. А ты, во всяком случае, как-нибудь сходи к Нине… Она обрадуется, когда узнает о твоих успехах от тебя самого… И поблагодари ее… А ты уж бежишь на завод?
— Пора, Александр Иваныч.
— Ну, до свидания. Вечером поболтаем, ты мне расскажешь, что тебе говорил твой начальник, как приняли твое повышение товарищи… Все, все расскажи… До свидания… Смотри, у машин осторожней… Ты ведь слишком прыткий…
Когда Антошка вышел из комнаты, «граф» пересел в кресло и впал в то блаженное настроение, когда человеку кажется,
С этими мыслями он незаметно задремал.
Его в последнее время часто клонило к дремоте.
Тихий стук в двери разбудил его.
— Войдите! — проговорил он, с трудом поднимаясь с кресла и напрасно стараясь принять бодрый вид.
Колени его подгибались, и ноги стояли нетвердо.
Вошла Нина.
— Какой счастливый ветер занес вас ко мне, Нина? — радостно приветствовал «граф», делая несколько шагов навстречу к племяннице.
Он поцеловал Нину и, усадив на диван, тотчас же стал рассказывать о том, что Антоша только что получил место — он, конечно, объяснил, какое важное для начала, — и ему назначили, восемнадцатилетнему мальчику, пятьдесят рублей жалованья.
— Вот какой он, Антоша… О, он далеко пойдет… Это необыкновенно талантливый мальчик… И какое золотое сердце!
«Граф» передал Нине сцену за обедом и прибавил:
— Непременно требует, чтоб я был его пансионером и чтоб никто больше не заботился обо мне… Вы понимаете, Нина, я не смею отказать ему! — радостно говорил «граф».
— Еще бы… Иначе вы обидели бы его, дядя.
— То-то и есть. А разве я захочу обидеть моего мальчика? Вот почему с первого ноября вы уже прекратите мне выдачу пенсии из вашего казначейства. Теперь мы богаты и счастливы благодаря милой фее. Спасибо вам, Нина!
— Но разве, дядя, и мне нельзя о вас заботиться? Ведь эти деньги вам давно назначены. Позвольте по-прежнему посылать вам.
Но «граф» протестовал. Никак нельзя. Антоша не позволит. И то четыре года они пользовались пенсией. Теперь Нина может быть доброй феей кого-нибудь другого, мало ли горемык? Ведь Антоша получил пятьдесят рублей на первое время, через год он получит семьдесят пять, а когда сделают мастером, он будет получать сто пятьдесят рублей в месяц.
Нина глядела на это исхудавшее бледное лицо дяди, озаренное счастливой улыбкой, на эту впалую грудь, и ей почему-то казалось, что он слишком фамильярно обращается с будущим.
— Ну, как хотите, дядя… Я рада за вас и за Антошу… Вот только вы что-то похудели немножко с тех пор, как я видела вас в последний раз… Здоровы ли вы?..
— Ничего себе, скриплю… Вот слабость стал чувствовать в последнее время, но, надеюсь, это пройдет… Года все-таки свое берут, ну и жизнь-то моя прежняя была не особенно правильная, совсем даже неправильная, Нина.
— Быть может, хотите посоветоваться с доктором, дядя? Я к вам привезу специалиста.
— Спасибо, Ниночка, спасибо… У меня есть одна знакомая докторша, славная барыня. Я с ней советуюсь и, по ее совету, ходил к специалисту. Он говорит то же, что и докторша: надо беречься. Я и сделался трусом… Забочусь о своей персоне, Нина, точно принц крови… Теперь, видите ли, мне очень жить хочется… Хоть бы лет пять еще протянуть! — проговорил, улыбаясь, «граф». — Ну, а вы как поживаете, Нина? Здоровы, надеюсь?