Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915
Шрифт:
Надя. Вам в кабинете? Я сейчас!
Веревитин. Да в кабинете, что ли. Вели-ка, дружок!
Надя. Я сама.
Веревитин. Ну, сама. Постой, постой! Про лошадь-то я забыл. Скажи ты моему, чтобы распряг…
Входят Всеволод и Нечаев — и почти в ту же минуту в спальне раздается крик или плач. Открывается дверь, и тетка с вытаращенными от ужаса глазами кричит:
Тетя. Иван Акимыч! Умирает Коля!
Скрывается.
Нечаев. Какой ужас! Господи, какой ужас!
Всеволод выглядывает из спальни.
Всеволод. Корней, позови Васю!
Скрывается. Нечаев в некоторой нерешимости, не понял. Быстро выбегает Надя, плачет.
Нечаев. Что? Что? Что?
Надя. Я за Васей. Мама велела. Умирает.
Нечаев ходит. Обратно, почти пробегает Надя с помертвевшим, безгласным Васей, одетым в одну ночную сорочку. Там тишина. На дворе поют петухи. В дверь столовой заглядывает Марфа, Петр и еще кто-то.
Марфа. Кончается барин? (Плачет.)
Нечаев. Да.
Из спальни выходит Веревитин и молча, на ходу, плача и утирая слезы рукой, ходит по столовой. Нечаев забился в угол. Выходит Всеволод и, закрыв лицо руками, неподвижно стоит посередине комнаты, заставляя шагающего доктора обходить его. В беспорядке выходят остальные. Помертвевший Вася со страхом озирается, старается к кому-нибудь прижаться, но его отталкивают. Прижимается к тихо плачущей сестре и через ее голову смотрит.
Александра Петровна. Коля!.. Что же это? Нет, что же это? Коля! Колечка! Голубчик мой, Колечка!
Нечаев. Александра Петровна! Боже мой, вам воды! Господи! Сева, да как же это?
Всеволод (отстраняя его).Пусти!
Тетя (она не плачет, но все лицо ее дрожит; вдруг громко почти кричит).Нет, ты его не знала! Ты его не знала! Его никто не знал! Коля, мой Коля! Брат ты мой, Колечка! Умер, голубчик, умер.
Александра Петровна (так же кричит и даже топает ногой).Да как же тебе не стыдно перед Богом! Да как же я его не знала! Бессовестная ты! Бессовестные вы все. Колечка мой, друг мой, одна моя?.. О, Господи, Господи!
Тетя. Саша, родная моя, одни мы, одни мы с тобой… (Обнимает золовку, и обе вместе плачут.)
Всеволоди Надя (вместе).Мама!
Вася (вдруг кричит с плачем). Мама! Перестань! Мама!
Александра Петровна (отрываясь от тети и судорожно
Всеволод (плача, но твердо).Я с тобою, мама, я с тобою.
Александра Петровна. Севочка! Я не могу!
Валится на колени, цепляясь за его руку. К ней бросаются Надя и Вася, и все трое с плачем и бессвязными восклицаниями окружают Всеволода.
Надя. Сева! Севочка!
Всеволод (плача и гладя волосы матери).Я с тобой, мама! Я с тобою!
Только тетя Настя стоит в стороне — заложив бессознательно руки в бока, дрожа всем лицом, она смотрит на этих.
Тетя. Да-да-да! Да-да-да! Да!
Вторая картина
Знойный полдень. Уголок сада Мацневых. Четыре высоких и кряжистых тополя составляют как бы тенистую беседку; здесь несколько простых, без спинок, деревянных некрашеных скамеек. Кругом густые заросли малины, широкие кусты крыжовника и смородины; дальше молодой, но пышный фруктовый сад, яблони и груши. Возле дорожек трава полна цветов и высока — почти до пояса. Неподвижный воздух весь гудит, как тугая струна, — так много в траве пчел, ос и всякой другой жизни.
Под тополями дорожка разветвляется и идет к дому вдоль двухэтажного, бревенчатого амбара-сарая, с несколькими небольшими конюшенными оконцами. За углом амбара, в гуще высоких берез и кленов, терраса, на которой в настоящую минуту оканчивается поминальный обед. Террасы отсюда не видно, доносится только сдержанный гул голосов и стук посуды. Один раз попы и обедающие поют «вечную память».
Под тополями собралась молодежь, бывшая на похоронах, но уклонившаяся от обеда. Здесь Зоя Николаевна, Катя и Столярова; гимназист Коренев, Нечаев. Все девушки в черных платьях. Говорят негромко, с большими паузами.
Коренев. Смотрите, господа, сегодня к вечеру опять гроза собирается. Ну и жара!
Нечаев. Да, парит. Зоя Николаевна, вы где вчера находились, когда эта молния хватила?
Зоя. Дома сидела. Да у нас было не так сильно.
Нечаев. А мы думали, что прямо в крышу.
Столярова. А я в Ряды ходила и сразу вся промокла. На подъезде спряталась.
Катя. Испугалась?
Столярова. Конечно, нет.
Катя. Ну и врешь, испугалась! А я как гроза, так все подушки себе на голову и лежу ни жива ни мертва. Ох, Господи батюшки, да когда же они кончат есть! И как они могут: мне кусок в горло бы не пошел. Бесчувственные какие-то!
Коренев. Языческий обычай: тризна над умершим.
Катя. Ну, вы тоже, язычник! А если хочется, так подите, кушайте себе, вас никто тут не держит. Язычник тоже!