Том 5. Стихотворения

Белый Андрей

2

Ослепший викинг встал над скалами, спаленный богом. Трубит печально над провалами загнутым рогом. Сердитый Тор за белым глетчером укрылся в туче. Леса пылают ясным вечером на дальней круче. Извивы лапчатого пламени, танцуя, блещут: так клочья палевого знамени в лазури плещут.

Октябрь 1903

Москва

Битва

В лазури проходит толпа исполинов на битву. Ужасен их облик, всклокоченный, каменно-белый. Сурово поют исполины седые молитву. Бросают по воздуху красно-пурпурные стрелы. Порою товарищ, всплеснув мировыми руками, бессильно шатается, дружеских ищет объятий: порою, закрывшись от стрел дымовыми плащами, над телом склоняются медленно гибнущих братий!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дрожала

в испуге земля от тяжелых ударов. Метались в лазури бород снегоблещущих клоки — и нет их. пронизанный тканью червонных пожаров, плывет многобашенный город, туманно-далекий.

Июль 1903

Серебряный Колодезь

Пригвожденный ужас

Давно я здесь в лесу — искатель счастья. В душе моей столетние печали. Я весь исполнен ужасом ненастья. На холм взошел, чтоб лучше видеть дали. Глядит с руин в пурпурном карлик вещий с худым лицом, обросшим белым мохом. Торчит изломом горб его зловещий. Сложив уста, он ветру вторит вздохом. Так горестно, так жалобно взывает: «Усни, мечтатель жалкий, — поздно, поздно»… Вампир пищит, как ласточка, шныряет вокруг него безжизненно и грозно. Ревут вершины в ликованье бурном. Погасли в тучах горние пожары. Горбун торчит во мгле пятном пурпурным. На горб к нему уселся филин старый… Молился я… И сердце билось, билось. С вампирным карлом бой казался труден… Был час четвертый Небо просветилось. И горизонт стал бледно-изумруден. Я заклинал, и верил я заклятью. Молил творца о счастии безбурном. Увидел вдруг — к высокому распятью был пригвожден седой вампир в пурпурном. Я возопил восторженно и страстно: «Заря, заря!.. Вновь ужас обессилен!..» И мне внимал распятый безучастно. Вцепившись в крест, заплакал старый филин.

1903

На горах

Горы в брачных венцах. Я в восторге и молод. У меня на торах очистительный холод. Вот ко мне на утес притащился горбун седовласый. Мне в подарок принес из подземных теплиц ананасы. Он в малиново-ярком плясал, прославляя лазурь. Бородою взметал вихрь метельно-серебряных бурь. Голосил низким басом. В небеса запустил ананасом. И, дугу описав, озаряя окрестность, ананас ниспадал, просияв, в неизвестность, золотую росу излучая столбами червонца. Говорили внизу: «Это — диск пламезарного солнца…» Низвергались, звеня, омывали утесы золотые фонтаны огня — хрусталя заалевшего росы. Я в бокалы вина нацедил и, подкравшися боком, горбуна окатил светопенным потоком.

1903

Москва

Вечность

Шумит, шумит знакомым перезвоном далекий зов, из Вечности возникший. Безмирнобледная, увитая хитоном воздушночерным, с головой поникшей и с урной на плечах, глухим порывом она скользит бесстрашно над обрывом. Поток вспененный мчится серебряной каймой. И ей все то же снится над бездной роковой. Провалы, кручи, гроты недвижимы, как сон. Суровые пролеты тоскующих времен. Все ближе голос Вечности сердитой… Оцепенев, с улыбкою безбурной, с душой больной над жизнию разбитой — над старой, опрокинутою урной — она стоит у пропасти туманной виденьем черным, сказкою обманной.

1902

Маг («Я в свите временных потоков…»)

В.Я. Брюсову

Я в свите временных потоков, мой черный плащ мятежно рвущих. Зову людей, ищу пророков, о тайне неба вопиющих. Иду вперед я быстрым шагом, И вот — утес, и вы стоите в венце из звезд упорным магом, с улыбкой вещею глядите. У ног веков нестройный рокот, катясь, бунтует в вечном сне. И голос ваш — орлиный клекот — растет в холодной вышине. В венце огня над царством скуки, над временем вознесены — застывший маг, сложивший руки, пророк безвременной весны.

1903

Кентавр

Посвящается В.В. Владимирову

Был страшен и холоден сумрак ночной, когда тебя встретил я, брат дорогой. В отчаянье грозном я розы срывал и в чаще сосновой призывно кричал: «О где ты, кентавр, мой исчезнувший брат — с тобой, лишь с тобою я встретиться рад!.. Напрасен призыв одичалой души: Ведь ты не придешь из сосновой глуши». И тени сгустились…

И тени прошли… Блеснуло кровавое пламя вдали… Со светочем кто-то на слезы бежал, копытами землю сырую взрывал. Лукаво подмигивал. Взором блеснул и длинные руки ко мне протянул: «Здорово, товарищ… Я слышал твой зов… К тебе я примчался из бездны веков». Страданье былое, как сон, пронеслось. Над лесом огнистое солнце зажглось. Меж старых камней засиял ручеек. Из красной гвоздики надел я венок. Веселый кентавр средь лазурного дня дождем незабудок осыпал меня. Весь день старый в золоте солнца играл, зеленые ветви рукой раздвигал, а ночью туманной простился со мной и с факелом красным ушел в мир иной. Я счастья не мог позабыть своего: всё слышал раскатистый хохот его.

Июль 1901

Серебряный Колодезь

Игры кентавров

Кентавр бородатый, мохнатый и голый на страже у леса стоит. С дубиной тяжелой от зависти вражьей жену и детей сторожит. В пещере кентавриха кормит ребенка пьянящим своим молоком. Шутливо трубят молодые кентавры над звонко шумящим ручьем. Вскочивши один на другого, копытами стиснувши спину, кусают друг друга, заржав. Согретые жаром тепла золотого, другие глядят на картину, а третьи валяются, ноги задрав. Тревожно зафыркал старик, дубиной корнистой взмахнув. В лес пасмурно-мглистый умчался, хвостом поседевшим вильнув. И вмиг присмирели кентавры, оставив затеи, и скопом, испуганно вытянув шеи, к пещере помчались галопом.

1903

Битва кентавров

Холодная буря шумит. Проносится ревом победным. Зарница беззвучно дрожит мерцаньем серебряно-бледным. И вижу — в молчанье немом сквозь зелень лепечущих лавров на выступе мшистом, крутом немой поединок кентавров. Один у обрыва упал, в крови весь, на грунте изрытом. Над ним победитель заржал и бьет его мощным копытом. Не внемлет упорной мольбе, горит весь огнем неприязни. Сраженный, покорный судьбе, зажмурил глаза и ждет казни. Сам вызвал врага и не мог осилить стремительный приступ. Под ними вспененный поток шумит, разбиваясь о выступ… Воздушно-серебряный блеск потух. Все во мраке пропало. Я слышал лишь крики да всплеск, как будто что в воду упало. . . . . . . . . . . . . . . . Холодная буря шумит. Проносится ревом победным. И снова зарница дрожит мерцаньем серебряно-бледным. Смотрю — колыхается лавр… За ним удаленным контуром над пенною бездной кентавр стоит изваянием хмурым. Под ним серебрится река. Он взором блистает орлиным. Он хлещет крутые бока и спину хвостом лошадиным. Он сбросил врага, и в поток бессильное тело слетело. И враг больше выплыть не мог, и пена реки заалела. Он поднял обломок скалы, Чтоб кинуть в седую пучину. . . . . . . . . . . . . . . . И нет ничего среди мглы, объявшей немую картину. Кругом только капли стучат. Вздыхаешь об утре лазурном. И слышишь, как лавры шумят в веселье неслыханно бурном.

Апрель 1902

Москва

Песнь кентавра

Над речкой кентавр полусонный поет. Мечтательным взором кого-то зовет. На таре играет И струны звенят. В безумных глазах будто искры горят. В морщинах чела притаилась гроза. На бледных щеках застывает слеза. Вдали — точно Вечность. Все то же вдали. Туманы синеют Леса залегли. Уснет и проснется порыв буревой, и кто-то заблещет, бездонно-немой. Над речкой кентавр полусонный стоит. В тревоге главу опустил и молчит. Мечтатель со дна приподнялся реки, раздвинув дрожащей рукой тростники. И шепчет чуть слышно: «Я понял тебя… Тоскую, как ты, я Тоскую, любя… Безумно люблю и зову, но кого? Не вижу, как ты, пред собой никого. Учитель, учитель, мы оба в тоске — бездомные волны на шумной реке… Как ты, одинок я Ты робок, как я. Учитель, учитель! Я понял тебя»… Уснул и проснулся порыв буревой. В волнах захлебнулся мечтатель речной. Кентавр — хоть бы слово: в затишье гроза. На бледных щеках застывает слеза. Над речкой кентавр возмущенный зовет. Уставшую землю копытами бьет. Он вытянул шею. Он лиру разбил. Он руки в безумстве своем заломил. И крик его — дикое ржанье коня. И взор его — бездна тоски и огня. В волнах набегающих машет рукой Двойник, опрокинутый вниз головой.