Том 5. Стихотворения

Белый Андрей

3

В очах блеснул огонь звериной страсти. С налитыми, кровавыми челами разорванные солнечные части сосут дрожаще-жадными губами. Иной, окончив солнечное блюдо, за лишний кус ведет глумливо торги. На льду огнисто-блещущею грудой отражена картина диких оргий. Я застил свет во гневе. Тенью длинной легла на них моей одежды лопасть. Над головою Вечностью старинной, бездонно-темной, разверзалась пропасть. Безмолвно ждал я алчущего брата, в толпе зверей ища высот намеки… Мой гном, мой гном, возьми трубу возврата!.. И гном трубит, надув худые щеки. Идите прочь!.. И ужасом безумным объятые, спускаются в провалы. Сорвавши плащ, в негодованье

шумном мой верный гном им вслед бросает скалы. Лазурь, темнея, рассыпает искры… Ряд льдистых круч блестит грядой узорной. Я вновь один в своей пещере горной. Над головой полет столетий быстрый.

1903

Уж этот сон мне снился

Посвящается А.П. Печковскому

На бледно-белый мрамор мы склонились и отдыхали после долгой бури. Обрывки туч косматых проносились. Сияли пьяные куски лазури. В заливе волны жемчугом разбились. Ты грезила. Прохладой отдувало сквозное золото волос душистых. В волнах далеких солнце утопало. В слезах вечерних, бледно-золотистых, твое лицо искрилось и сияло. Мы плакали от радости с тобою, к несбыточному счастию проснувшись. Среди лазури огненной бедою опять к нам шел скелет, блестя косою, в малиновую тогу запахнувшись. Опять пришел он. Над тобой склонился. Опять схватил тебя рукой костлявой. Тут ряд годов передо мной открылся… Я закричал: «Уж этот сон мне снился!..» Скелет веселый мне кивнул лукаво. И ты опять пошла за ним в молчанье. За холм скрываясь, на меня взглянула, сказав: «Прощай, до нового свиданья»… И лишь коса в звенящем трепетанье из-за холма, как молния, блеснула. У ног моих вал жемчугом разбился. Сияло море пьяное лазури. Туманный клок в лазури проносился. На бледно-белый мрамор я склонился и горевал, прося грозы и бури. Да, этот сон когда-то мне уж снился.

1902

Преданье

Посвящается С.А. Соколову

1

Он был пророк. Она — сибилла в храме. Любовь их, как цветок, горела розами в закатном фимиаме. Под дугами его бровей сияли взгляды пламенно-святые. Струились завитки кудрей — вина каскады пенно-золотые. Как облачко, закрывшее лазурь, с пролетами лазури и с пепельной каймой — предтеча бурь — ее лицо, застывшее без бури, волос омытое волной. Сквозь грозы и напасти стремились, и была в чертах печальных нега. Из багряницы роз многострадальных страсти творили розы снега. К потокам Стикса приближались. Их ветер нежил, белыми шелками вея, — розовые зори просветлялись жемчугами — умирали, ласково бледнея.

2

На башнях дальних облаков ложились мягко аметисты. У каменистых берегов челнок качался золотистый. Диск солнца грузно ниспадал, меж тем как плакала сибилла. Средь изумрудов мягко стлал столбы червонные берилла. Он ей сказал: «Любовью смерть и смертью страсти победивший, я уплыву, и вновь на твердь сойду, как бог, свой лик явивший». Сибилла грустно замерла, откинув пепельный свой локон. И ей надел поверх чела из бледных ландышей венок он. Но что их грусть перед судьбой! Подул зефир, надулся парус, помчался челн и за собой рассыпал огневой стеклярус.

3

Тянулись дни. Он плыл и плыл. От берегов далеких Стикса, всплывая тихо, месяц стыл обломком матовым оникса. Чертя причудливый узор, лазурью нежною сквозили стрекозы бледные. И взор хрустальным

кружевом повили. Вспенял крылатый, легкий челн водоворот фонтанно-белый. То здесь, то там средь ясных волн качался лебедь онемелый. И пряди длинные кудрей, и бледно-пепельные складки его плаща среди зыбей крутил в пространствах ветер шаткий.

4

И била временем волна. Прошли года. Под сенью храма она состарилась одна в столбах лазурных фимиама. Порой, украсивши главу венком из трав благоуханных, народ к иному божеству звала в глаголах несказанных. В закатный час, покинув храм, навстречу богу шли сибиллы. По беломраморным щекам струились крупные бериллы. И было небо вновь пьяно улыбкой брачною закатов. И рдело золотом оно и темным пурпуром гранатов.

5

Забыт теперь, разрушен храм, И у дорической колонны, струя священный фимиам, блестит росой шиповник сонный. Забыт алтарь. И заплетен уж виноградом дикий мрамор. И вот навеки иссечен старинный лозунг «Sanctus amor». И то, что было, не прошло… Я там стоял оцепенелый. Глядясь в дрожащее стекло, качался лебедь сонный, белый. И солнца диск почил в огнях. Плясали бешено на влаге, — на хризолитовых струях молниеносные зигзаги. «Вернись, наш бог», — молился я, и вдалеке белелся парус. И кто-то, грустный, у руля рассыпал огненный стеклярус.

Ноябрь 1903

Москва

Гном

1

Вихрь северный злился, а гном запоздалый в лесу приютился, надвинув колпак ярко-алый. Роптал он: «За что же, убитый ненастьем, о Боже, умру — не помянут участьем!» Чредою тягучей года протекали. Морщинились тучи. И ливни хлестали. Всё ждал, не повеет ли счастьем. Склонился усталый. Качался с участьем колпак ярко-алый.

2

Не слышно зловещего грома. Ненастье прошло — пролетело. Лицо постаревшего гнома в слезах заревых огневело. Сказал он «Довольно, довольно…» В лучах борода серебрилась. Сказал — засмеялся невольно, улыбкой лицо просветилось. И вот вдоль заросшей дороги Неслась песнь старинного гнома: «Несите меня, мои ноги, домой, заждались меня дома». Так пел он, смеясь сам с собою. Лист вспыхнул сияньем червонца. Блеснуло прощальной каймою зеркальное золото солнца.

1902

Серенада

Посвящается П.Н. Батюшкову

Ты опять у окна, вся доверившись снам, появилась… Бирюза, бирюза заливает окрестность… Дорогая, луна — заревая слеза — где-то там в неизвестность скатилась. Беспечальных седых жемчугов поцелуй, о пойми ты!.. Меж кустов, и лугов, и цветов струй зеркальных узоры разлиты… Не тоскуй, грусть уйми ты! Дорогая, о пусть стая белых, немых лебедей меж росистых ветвей на струях серебристых застыла — одинокая грусть нас туманом покрыла От тоски в жажде снов нежно крыльями плещут. Меж цветов светляки изумрудами блещут. Очерк белых грудей на струях точно льдина. это семь лебедей, это семь лебедей Лоэнгрина — лебедей Лоэнгрина