Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи
Шрифт:
Первое, запрещается въезжать в город верхом, но он идет пешком. Второе, при встрече с начальством надо низко пригнуться и идти, не смея смотреть на него — он так и идет.
И все-таки неспокойно робкое сердце, потому что третье, самое главное, угадать, что желает в данный момент начальство — не дано ни корейскому, ни иному смертному.
— Очень просто, — говорит П. Н., — велит вздуть бамбуками, и вздуют.
— Ну и город, — отплевывается Бибик от окружающей вони.
Немного погодя, уже веселый, шагает проводник назад.
За ним полицейский в зеленом шарфе.
— Ге, ге! — говорит он и бежит вперед.
Мы едем за ним, кружим по всему городу и наконец приезжаем. Большая фанза, три чистых комнаты — уютно и тепло от теплого пола. С десяток полицейских, откуда-то взявшихся, ссаживают нас, ведут в комнаты.
После устали хорошо и поесть, хорошо и заснуть. Но надо записать барометр, термометр, все полученные расстояния, нанести реки, села, высоты. А затем дневник, легенды.
Стих шум от раскладки, варится ужин, где-то за спиной какой-то приятный тенор выводит какую-то восточную песню.
Она, как узор цветов их гор и долин, подходит к ним, подходит к чуткой, но притиснутой, робкой душе корейца.
Что-то нежное, тоскливое, хватающее за душу в этой однообразной мелодии. Отдельные рулады, ноты понятны и сильно действуют, но все вместе требует перевода на наше ухо — это только материал для того композитора, который захотел бы заняться музыкой Востока. Пришел П. Н. и объяснил, что это не пение, а чтение, что здесь, читая, поют и что тот, кто читает, один из лучших чтецов города.
19 сентября
Сегодня назначена в Херионе дневка, и потому мы с Н. Е. надеялись поспать лишнего, но не пришлось.
В шесть часов раздались где-то близко какие-то мелодичные завывания, ближе, ближе, и наши двор, комната наполнились вдруг этим странным восточным пением, завыванием.
Неумытый П. Н. просунул взволнованное лицо и шепнул:
— Начальник города.
— Скажите, что мы очень извиняемся, что мы еще в постели, что не пришел обоз, где наши вещи. Когда придет, мы сами будем у него.
Опять заглядывает П. Н.
— Начальник счел своим долгом, ввиду того что такие знатные иностранцы посетили его город, осведомиться об их здоровье и спросить, довольны ли помещением.
— Мы очень довольны и от всей души благодарим.
Некоторая пауза, и затем крик десяти голосов, что-то вроде нашего «ура», и затем опять мелодичное завывание.
Мы высунули голову и смотрим вслед. На носилках сидит высокий, старый уже человек. Он в белом костюме, черной волосяной шляпе, а поверх белого костюма фиолетовая туника. Носилки устроены с возвышением, покрытым барсовой шкурой, на которой и сидит начальник (кунжу). С двух сторон его идут двое с алебардами, впереди разноцветный фонарь, около него молодой мальчик, его адъютант, передает распоряжения старшему палачу,
Завывания уже далеко, но сон пропал.
— Что они кричат?
— Кричат, чтоб все давали дорогу. Когда идет начальник, надо уходить или, пригнувшись, давать дорогу, проходить не смотря.
Начальник едет в громадных китайских очках. При встрече с ним все остальные должны снимать свои очки. При встрече и поклонах друг с другом они тоже обязательно снимаются.
Напились чаю, я сел за работу, все наши отправляются посмотреть город, кроме Бибика.
— Что там еще смотреть? У нас в Томской губернии…
Он не договаривает, что у них там, в Томской губернии. Да что и договаривать, когда всё и без того ясно: Бибик ложится спать поэтому и спит весь день.
К двум часам приходит обоз, мы одеваемся и идем к кунжу. Его чиновник ждал нас и теперь ведет к своему шефу. За нами идут дети, корейцы, выглядывают корейки. Одни стыдливо, другие уверенно. Одна стоит с большими глазами, с совершенно белым, здоровым лицом, красивая даже с нашей точки зрения. У нее в глазах уверенность и некоторое даже презрение, пренебрежение.
— Веселая вдова, — говорю я П. Н.
П. Н. осведомляется, и оказывается, что веселая вдова попросту проститутка.
— Как вы догадались? Она была у прежнего кунжу фавориткой, а этот новых набрал, эта недовольна.
— Откуда набираются проститутки?
С тем же вопросом П. Н. обращается к толпе корейцев, долгий разговор, поправки и затем перевод П. Н.
— Проститутки набираются со всех сословий…
— Я читал, что собственно танцовщицы поставляются исключительно сословием городским — среднее нечто между крестьянами и дворянами.
П. Н. перебрасывает вопрос в толпу, и энергичный крик в ответ:
— Это неверно. Вот как это бывает в каждой семье. В три года предсказатель, по-вашему шаман, по-корейски тонн, определяет будущность девушек. Бывает так, что девушке назначено умереть, а проституткой она остается живой, такую и назначают… Только это последнее дело…
П. Н. делает соответственную гримасу. Он переводит свою мысль толпе, толпа делает такие же гримасы, сочувственно кричит и отплевывается.
— Вот еще проститутка.
Тоже белолицая женщина, рыхлая, с неприятным лицом, стоит и мирно разговаривает с толпой.
Но с ней разговаривают, и пренебрежения к ней не видно.
Я сообщаю это П. Н.
— Ну, конечно, — говорит он, — тоже человек, чем она виновата.
Мы проходим через целый ряд памятников кунжу, прежних пусаев, и подходим к дому с затейливыми, на китайский образец, черепичными крышами. Деревянная арка, на ней громадный барабан, в который бьют вечернюю зорю.
Там, на этой арке, сам кунжу со свитой… Увидев нас, он поспешно идет во двор.