Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма

Хлебников Велимир

Горе Ваше и Ваша утрата находит во мне отклик; образ Елены Генриховны многими нитями связан со мной. Я, как сейчас, помню ее мужественную речь во время последнего посещения; по мнению Ел<ены> Генриховны, слишком упорная мысль одного человека может причинить смерть другому. Она казалась беззаботной, и ей, казалось, все было близко, кроме ее недуга. Мое первое впечатление было, как сильно Ел<ена> Г<енриховна> изменилась за это время. Но всегда казалось, что она находится под властью сил, не управляющих большинством людей и чуждых большинству. Но тяжелое чувство ослабляется вмешательством рассудка, он как бы говорит «не спеши оплакивать: никто,

кто не умер, не знает, что такое смерть. Радость это или печаль, или третье».

Эта вера не чужда Елене Генриховне, как можно видеть из знаков о неслучайности встреч, найденных на березовой коре. Последние вещи сильны возвышенным нравственным учением, силой и искренностью высказываемых убеждений. Здесь плащ милосердия падает на весь животный мир, и люди заслуживают жалости, как небесные верблюжата, как гибнущие молодые звери «с золотистым пушком». У русских больше хромает хороший или должный рассудок, чем должное сердце. Эти страницы с суровым сильным слогом, с их Гафизовским признанием жизни особенно хороши дыханием возвышенной мысли и печатью духа. Они означают также ссыхание моря лжи и порочности о<тцов> Петровых, господствующего сейчас в словесности Боянов, каким-то потопом. Вообще есть слова, которые боязно произносить, когда они имеют предметное содержание. Я думаю, что такое слово «смерть», когда она застает тебя врасплох? Чувствуешь себя должником, к соседу которого пришел заимодавец. Собственно смерть есть один из видов чумы и, следовательно, всякая жизнь всегда и везде есть пир во время чумы.

Поэтому, помня Мери, следует ли поднять в честь ее чаши веселья?

Или же встать в отношении смерти в положение восстающего, телесно признающего цепи, но духовно уже свободного от них. И жречески взойти на ступень восстания против похитительницы; я отвлеченно знаю, что умру, но не чувствую этого. Если тяготение многим управляет, то воздухоплавание и относительное бессмертие связаны друг с другом.

Но в эти дни я как-то почувствовал, что, как опускающийся камень, опираюсь не на свое рождение, а на свою смерть. Будь что будет. У Елены Генриховны белое, как мел, лицо, чуть сумасшедшие черные, как березовый уголь, глаза, торопливо зачесанные золотистые волосы. Теперь она ждет встреч там, где будем и мы когда-нибудь. Скучно, что одни люди умирают, следовательно, и ты умрешь, а книги пишут, печатают.

Я же духовно умираю. Какая-то перемена, разочарование, упадок веры, сухость, черствость. Я знаю только, что свою смерть встречу спокойно.

Прощайте, М<ихаил> В<асильевич>.

Я Вас увижу зимой. Если вправе я давать поручения: будьте нежны, веселы, добры, и все будет хорошо.

Я не боюсь ранней старости чувства.

Мертвые ли должны оплакивать живых или живые мертвых?

Хотя я не совсем поверил тому, что прочел в письме из Усикирко, но у меня как-то отнялись руки, и я не мог написать Вам. Я чувствовал, что должен написать, и в то же время чувствовал, что не могу.

Я дружески разделяю с Вами горе, и я Вас люблю.

В. Хлебников.

Но вообще слова как-то неуместны.

Я присылаю для Вас <и> Крученых в гл<авный> почтамт кое-что.

49. М. В. Матюшину (Астрахань, июль 1913 г. – в Петербург)^*

Дорогой Михаил Васильевич!

Еду! Ждите меня и пришлите 18–20 целк<овых>, эти земные крылья, чтобы перелететь из Астрахани к вам. Здесь я напрасно что-то хотел сделать, и что-то упорно расстраивало работу. Хотел вернуть

свежесть, но везде ждала та же неудача, и все-таки я люблю Астрахань и прощаю ее равнодушие ко мне и жару, и то, что она вращается кругом воблы и притворяется, что читает книги и думает о чем-нибудь. Кроме того, лихоманки, знойные ночи, с особым налетом печаль. Итак, я еду. Может быть, осень осуществит желания, и я что-нибудь напишу назло лету.

Пока я говорю до свидания и думаю быть у Вас, увидеть Крученых, все это, может быть, через неделю. Быть понятым очень дорого. До свидания, Михаил Васильевич.

Я Вас скоро увижу.

50. М. В. Матюшину (Астрахань, июль 1913 г. – в Петербург)^*

Дорогой Михаил Васильевич!

Вкратце расскажу, что со мной случилось. Через два или три часа после того, как я получил Ваше письмо и перевод, я уронил кошелек в купальне. Этот совершенно неправдоподобный случай замечателен тем, что я за все это лето ни разу ничего не уронил, хотя купаюсь не в первый раз. Если б я верил в чертей, я бы охотно приписал <это> их вмешательству. Кошелек выскользнул, как оживленный, как живое существо, и исчез. Это дурное предзнаменование, и [таким образом] поездка откладывается до осени. Я думаю, что Вы поверите, что это произошло именно так, а не иначе, и что я не виноват в случившемся.

Астрахань скучна, так как я в ней чужой.

Velimir Chlebnikoff

После я устраивал ловлю кошелька-лягушки сеткой и крючками, но ничего не вышло.

51. А. Е. Крученых (Астрахань, 19 августа 1913 г. – в с. Тесово, Смоленской губ.)^*

Автор – дей, иногда [делач] словач.

Литература – письмеса.

Комедия – шутыня, смеярышня, плач прочь, досмехи.

Представление – созерцины. «Я был на созерцинах».

Д<ействующие> лица – особы.

Театр – дейёл, играва, смотрел или зерцог (от созерцать).

Фарс – скукобой.

Жизнуха – бытовая пьеса.

Хор – певава.

Критик – судри-мудри.

Действие – сно: 1-е сно, 2-е сно. Иногда вообще пьеса – сно.

Трагедия – [роков ыня, роковизна, рокована].

Водевиль – веселяна.

Опера – [певучана] воспева, (игрушечная) – песнюта лесника, певана, распевана, песняна.

Свистогрёз – музыкальное сопровождение.

Драма – деюга, дееса, [деины], беседень, иногда говоряна.

Актёр – [рожух] [ликатый] игрец, игрица, [личар] или ликарь (дикарь).

Зритель – созерцаль, зенкопял. Зрелище – созерцог [зерцальня – зрительный зал].

Труппа – людняк.

Режиссер – воляр, волхв.

Поэт – небогрёз, мечтистей, песниль, грезан, небеснязь.

Каюсь в неразборчивом почерке. На днях всем пишу письма. Дачные слова вы сами выберете.

Кто устр<аивает> театр?

<Продолжение 22 августа 1913 г.>

Д<орогой> А<лексей>!

[Ликодай, личага, лице-мен, теломен, лико-ноша].

Личага – актёр. Дей – автор. Критик – обсуз – даль вымысла. Особы – действующие лица.

Людняк – [труппа] играющие вымысел в целом.

Лысогорск – кулисы. Облака – [галёрка] ярус лож под потолком? Деревья – ложи. Долина – [партер] места на полу. Действие – казебен. Междуигрие – промежуток между игрой [мыт] – антракт.

Песнило – поэт, создатель песен – песняга, певуч, мечтарь, будеславль.