Том 6. Бартош-Гловацкий. Повести о детях. Рассказы. Воспоминания
Шрифт:
Зося постучала кулаком в закрытую дверь. Оттуда послышался слабый стон.
Не раздумывая больше ни минуты, она нажала ручку двери и вбежала в комнату. Едкий дым ударил ей в лицо. В комнате было почти совсем темно. Клубился дым. Теперь густой тучей он двинулся на Зоею в открытую дверь.
— Пани Калиновская! Пани Калиновская! — закричала Зося.
Ничего не видя в дыму, она медленно продвигалась вперед, протянув руки, словно защищаясь ими.
— Пани Калиновская!
Ей ответил слабый стон. Девочка бросилась вперед, спотыкаясь о мебель, ушибая ноги. Наконец, она наткнулась на кого-то,
Стало, светлее. Зося остолбенела: яркий огонек змеился по кофте лежавшей на полу Калиновской.
На минуту Зося растерялась. Что делать? Где тут найти воду? Как помочь?
К счастью, ей вспомнился рассказ из книги Игнася. Она сорвала с кровати какое-то одеяло и накинула на горящую кофту. Крепко прижимала руками, глуша огоньки. Совсем не замечала, что стоит коленями на трухлявых, гнилых досках, которые не горят, но тлеют горячим жаром, не чувствовала ожогов на руках. Затем схватила стоявшее в углу ведро и выплеснула воду на пол. Зашипело. Густые клубы дыма и пара взметнулись в воздух и вновь опали. В комнате стало почти светло. В эту минуту на лестнице послышались шаги.
— Ой-ой! Пожар! — закричала жена дворника.
За нею бежал еще кто-то. Услышав голоса, почувствовав, что она уже не одна, что опасность пожара миновала, Зося потеряла сознание. Она почти не чувствовала, как ее подняли с полу. Словно сквозь туман видела, как дворничиха и прислуга с первого этажа несут на кровать парализованную старушку, как они возятся в комнате, как льют еще воду на пол.
— Бедняжка ты моя, ведь у тебя руки обожжены. И как только, Иоася, она не побоялась броситься в огонь!
— Тут был дым, — тихонько сказала Зося.
— И дым, и огонь, и все! Сгорела бы совсем старушонка, если бы не ты! А так только и всего, что перепугалась… Ну как, пани Калиновская, болит у вас что-нибудь?
— Нет… Только дым так меня одурманил… Дверца не закрывается, давно говорю: починить надо. Да где там! Все ушли, угли высыпались…
— Надо было кричать!
— Ох, кричать, кричать… Неужто я не кричала? Да разве меня кто услышит? Слезла я с кровати, на руках доползла до печки… А там уж ни-ни… Сгорела бы, как пить дать…
Иоася осматривала руки Зоси.
— Здорово обожжены… Очень больно?
Но Зося почти не чувствовала боли. Не думала об этом.
— Ничего. Только как я теперь сготовлю обед?
Иоася погладила ее по голове.
— Да ты не беспокойся, я помогу тебе. А сейчас надо бежать в аптеку, аптекарь даст тебе что-нибудь для рук.
Старушка заворочалась на кровати.
— Панна Иоася!
Девушка нагнулась к ней. Старушка достала из-под подушки злотый.
— Скажите, панна Иоася, аптекарю, чтобы он дал хорошее лекарство, самое лучшее, какое только у него есть!
Зося, потупив глаза, слушала благословения и слова благодарности. Она очень обрадовалась, когда можно было, наконец, уйти. Руки теперь сильно болели, спереди на платье была выжжена большая
— Ничего, это можно будет заштопать, — утешала ее Иоася. — Молодец ты, девочка!
То же сказал и аптекарь, смазывая ожоги льняным маслом с известковой водой. А Иоася болтала без умолку. По дороге в аптеку и обратно она успела рассказать историю о пожаре хозяйке прачечной, пекарю, зеленщице, мальчишке из парикмахерской и, пожалуй, еще человекам десяти. Зося шла все быстрее. Ей было неловко, что все на нее смотрят и удивляются, как будто вновь знакомятся с нею, с Зоськой Сельской, которая ведь родилась в этом же доме, на этой же улице, и которую все знали тут с пеленок.
Когда она очутилась, наконец, у себя на дворе, навстречу ей выбежал Адась, взволнованный, с красными пятнами на щеках.
— Как это было, Зося? Ты не сгорела? А огонь был большой? Юзек говорит, доходил под самую крышу… А почему руки у тебя завязаны?
— Зося обожглась, — сказала Иоася. — Теперь, Адась ты должен хорошо себя вести и не надоедать ей.
— Я буду чистить картошку.
— Ну, вот и пойдем, — засмеялась Иоася, — вместе будем чистить.
Глава IV
КУСТ СИРЕНИ
Зося положила книгу на колени.
— Подумай, Анка, как там было красиво… Хотелось бы мне когда-нибудь побывать в лесу…
Анка притворилась, что не слышит. Продолжала чинить свое единственное платье. Что собственно могла она ответить сестре? Да, конечно, где-то, может быть даже не так далеко, есть такие леса, о каких писал Мицкевич. Леса, где шумят высокие деревья, леса, полные веселого щебета птиц, зеленые, благоухающие, чудесные.
Но никто из них четверых никогда не видел такого леса; может быть, разве Игнасю случалось когда-нибудь заехать на велосипеде так далеко. Ей, Анке, лес был знаком только по книгам. И ей понятна была тоска, звучавшая в голосе Зоси. Впрочем, мать тоже часто рассказывала им о лесе. Ведь до того, как она приехала в город и вышла замуж, она жила в деревне. Она никогда не забывала деревню. Приходила с фабрики усталая, кашляя от хлопковой пыли, но по первой же просьбе Адася начинала рассказывать, как жила в своих родных Заенчниках, на высоком берегу Буга. Невесела была, вероятно, эта жизнь сиротки, служившей у чужих людей, а все же мать вспоминала это время с волнением. Адась и Зося прекрасно знали, как выглядит Буг, как летают над ним белые чайки, как ребята собирают чернику в больших лесах, как на тропинке в еловой чаще можно встретить рыжую лису.
— Если нам когда-нибудь будет житься лучше, непременно поедем в деревню, — всегда говорила мать.
Но никогда, даже при жизни отца, им не жилось так хорошо, чтобы можно было позволить себе куда-нибудь съездить.
— Анка, ты не слушаешь?
Голос сестры вывел Анку из задумчивости.
— Слушаю, слушаю, Зося… Я только так, задумалась…
— О чем?
— Да вот о лесе… и вообще…
— Знаешь, если б у нас был хоть садик — такой, как на Слизкой улице, куда пани Тобяк ходит стирать.