Том 6. Дорога никуда. Рассказы.
Шрифт:
Болезненно страстно хотела она узнать, что случилось, а каждый номер приносил ей новое и новое разочарование. И что главное — в одиноких мечтах ее, в заученном наизусть романе Араминта постепенно превратилась в нее, Дзету, а Эмиль — в того, который год назад стал для ее сердца далекой обетованной страной. Случайный городской гость пробыл несколько дней в пустыне, и Спуль не знал, что притихшая и больная девушка год назад смеялась, крепко целуясь в береговом кустарнике с широкоплечим молодым человеком, модная бородка которого, мягкие усы и быстрые ореховые глаза застряли
— «Продолжение следует», — невольно пронеслись перед ее глазами знакомые буквы.
«Как его зовут? Акаст. Милый Акаст… милый обманщик».
Она вытерла мигающие глаза и снова спросила:
— Отец, какое же твое мнение?
Спуль раздувал очаг.
— Я думаю, что его… ф-ф-ф-фух! щепки сырые… что его сиятельство граф, видишь ли, — ф-ф-фух! — отдал распоряжение… Сварить тебе рыбки, Дзета? Ну, затрещало.
— Какое распоряжение?
— А чтобы… этого… его не пропечатывали.
— Ну вот! — Она стала смотреть на огонь. — Если он терпел и знал, что о нем все до сих пор написано… Не понимаю. Зачем запрещать теперь?
Меж ними возгорелся легкий спор. Старик доказывал, что высокопоставленные люди имеют свои резоны — публиковать или не публиковать их приключения; а Дзета утверждала, что здесь замешана какая-то неизвестная дама, которая влюблена в Эмиля и которой, мстительных ради целей, хочется, чтобы бедная Араминта пребывала в неизвестности относительно судьбы своего возлюбленного.
— Если бы поговорить с тем человеком, который писал это! — сказала, вздыхая, девушка. — «Дон-Эстебан» — сказано там. Роман Дон-Эстебана. Писатели, наверное, все знают… Уж я бы у него выспросила.
— Хочешь посмотреть «Звезду»? — спросил Спуль, кончив есть.
Он примостился уже было на краю кровати с журналом в руках, но Дзета нерешительно покачала головой:
— Я не буду смотреть картинки. Отец, — робко прибавила она, помолчав,
— если хочешь, почитай мне конец… там, где остановились.
— Опять? Вчера ведь читали, Дзета.
— Ну что ж… жалко тебе?
Спуль взял с полки старый, замызганный номерок и, смотря поверх страницы, — так как наизусть знал развернутое, — отбарабанил далеко не нежным голосом:
«Араминта, обливаясь слезами, обняла Эмиля за шею, и ее прекрасное лицо наполнило сердце героя состраданием и любовью.
— Не плачь, бесценная возлюбленная, — сказал Эмиль, — беру в свидетели небо и землю, что вернусь к радостям семейной жизни с тобой. Мне надо только преодолеть коварный замысел дяди, вручившего жестокому атаману Грому завещание моего отца. Не беспокойся, дорогая. Я вернусь, и мы будем счастливы».
«Продолжение следует», — хмуро закончил старик.
— Дзета!
Девушка лежала навзничь, уткнув лицо в мокрые от слез ладони. Она не откликнулась. Скоро дыхание ее стало ровнее, тише, и сон, вызванный непосильным волнением, положил свою теплую руку на ее маленькую горячую голову.
После рассказанного в течение добрых десяти дней, на протяжении тысячи
Сначала фигура сидела на одном из звеньев длинного речного плота, затем путешествовала верст пятьдесят от берега к берегу другой реки, где села на пароход, а с парохода, дней пять спустя, в шумный вагон, который к вечеру десятого дня доставил благополучно фигуру на упомянутую блестящую площадь.
Было без четверти пять, когда в передней «Звезды» раздался неуверенный короткий звонок, и редакционный сторож, злобно открыв дверь, увидел живописную фигуру Спуля, благоговейно созерцающего эмалевую дощечку, где строгими черными буквами возвещалось, что секретарь «Звезды» сидит за своей конторкой ровно от трех до пяти — ни секунды более или менее.
— Подписка внизу, — отрывисто, подражая редактору, заявил сторож, — да затворяй двери, дед!
— Послушай-ка, паренек, — таинственно зашептал Спуль, продвигаясь в переднюю, — я, видишь ты, дальний… Мне, видишь, нужно поговорить с вашими. А прежде скажи: здесь находится господин писатель Дон-Эстебан?
— Вот, надо быть, к вам пришел, — сказал сторож, приотворяя дверь в комнату секретаря. — Я, хоть убей, не понимаю этого человека.
Секретарь «Звезды», желчный толстенький господин, измученный флюсом и корректурой, выскочил на каблуках к Спулю.
— От кого? — процедил он сквозь карандаш, зажатый в зубах, тонким, словно оскорбленным, голосом. — Стихи? Проза? Рисунки?
— Как бы мне, — запинаясь, проговорил старик, — потолковать малость с господином Дон-Эстебаном?
— А! Фельетонист?
— Может быть… может быть, — кивнул Спуль, уступчиво улыбаясь, — не знаю я этого. Может, он ваш директор, может, и побольше того.
— В трактире, — сердито сказал секретарь, прыгнул за дверь, подержался с той стороны за дверную ручку, снова приоткрыл дверь, высунул голову и крикливо адресовал: — «Голубиная почта»! Трактир на той стороне площади! Вот где ваш Дон-Эстебан!
Старик печально надел шляпу. Он не понимал ничего: ни ободранности темной, грязной редакции, где, однако, знают о жизни герцогов и князей больше, чем их прислуга; ни того, почему надо идти в трактир; ни раздражительности толстенького господина. У Спуля был такой обескураженный вид, что сторож пояснил ему, наконец, в чем дело.
— Зайди в «Голубиную почту», дед, — жалостливо сказал он, — там спроси: где тут сидит Акаст? Потому что, видишь, пишет-то он под именем одним, а настоящее его имя Акаст. Вот он Дон-Эстебан и есть.
С холодом и тяжестью недоверия к своему положению Спуль переступил порог «Голубиной почты». Здесь его не мучили; слуга, услышав: «Дон-Эстебан», вытащил палец из соусника и ткнул им в направлении большого стола, за которым сидело и возлежало человек шесть в позах более свободных, чем пьяных. Малое количество бутылок указывало, что головы пока на местах.