Том 6. Дураки на периферии
Шрифт:
Вечер уже перекрывается ночью по-южному быстро. Последний момент вечера — на границе ночи, когда еще светится степь, — фантастичен. Бесконечность чувственно увлекательна, воздух осязается, почти сразу открываются взору живые горячие звезды.
Нарышкина, Гюлизар и Мемед уходят по косогору в город. Провинция. заборы. дома. Хаты. Небольшие сады. Скамейки, на них отдыхающие люди.
Керосиновые лампы в окнах. Группа рабочих с гармоникой. Люди поют и проходят.
Степь. Три фигуры людей. Пустыня ночью как отвлеченное видение. Только
Мемед не умеет. Потом берет и идет среди двух девушек, смущенный и неловкий.
Они возвращаются к дому общежития курсов. Прощаются. Все трое горят молодостью, возбуждением.
— Едем в кочевье! — обращается к обеим Мемед. — Там ветер, говорят, как друг и сердце, всегда свободно! Я вас подожду!
Подруги смеются и уходят.
Выпускной день курсов. Актовый зал, 30–40 курсисток. 3–4 педагога. зав. Губ. Отд. Народного образования и представитель комитета партии. Говорят приветствия. Представитель комитета партии говорит рубя рукой, грубо и жарко. зав. Губ. ОНО приветствует умилительно. Типы глубокой провинции: коммунист военного образца, тощие просвещенцы, люди неизвестного назначения.
Курсистки не слушают говорящих, увлеченные ожидающей их судьбой, о которой они гадают друг с другом.
Закат солнца. Из ворот курсов выходят курсистки. Некоторые уже с вещами — уезжают домой или на работу. К калитке подходит Мемед. Встречный поток девушек не дает ему войти. Он ждет в стороне. Выходит Нарышкина. здороваются. Идут рядом по улице.
— Уговорите сестру ехать в пустыню! И сами поезжайте с нею и со мной!
Нарышкина слабо отрицает головой и молча идет. Мемед вздрагивает и напрягается. Он мучается, теряя сестру и Нарышкину, к которой уже потекла вся его кровь.
Улица безлюдна. Ранние звезды светят близко. Одна звезда падает и сечет небо медленно угасающей чертой, от которой в человеке возбуждается страх и радость. Мемед грубо и нежно хватает Нарышкину за полную девичью руку, а сам уже беспомощен и жалок от любви к ней.
Нарышкина кричит и закрывает лицо. Подбегает Гюлизар.
— Что с вами случилась? Я вас искала по всему саду!
Она догадывается и следит за братом. Тот уже совершенно владеет собой. Нарышкина хитро по-женски маскирует событие и, улыбаясь, как бы продолжает с Мемедом равнодушную беседу. Гюлизар говорит:
— Я получила назначение в Сафуту! даль страшная — отсюда двести верст! два года надо прослужить, а потом в Москву пошлют! А ты, Муся, куда?
Нарышкина еще не знает — куда.
Мемед начинает прощаться. Подруги удивляются: чего он спешит?
— Я ночью уезжаю на кочевье!
Мемед ласково целуется с сестрой и расстается с Нарышкиной так печально и учтиво, как будто просит у нее прощения и забвения совершившегося.
Он уходит в ночь — один, прямой и твердый, привыкший нападать на пустыню и оставаться живым, напавший
Подруги глядят ему вслед.
Две подводы едут из города. На одной Нарышкина, а на другой Гюлизар. Степь, столб. дорога раздваивается. Начало пустыни. Подруги целуются и расстаются. Нарышкина едет одна. Ей долго видна Гюлизар на все более отклоняющейся другой дороге.
Возница Нарышкиной — старик полумертвый и тихий, как пустыня. Вот они в глубине песчаной степи. далеко дымятся барханы от окрепшего колкого ветра.
Песок начинает метаться совсем близко. Разрастается буря. Яркий день кажется мрачной лунной ночью.
Гюлизар переживает такую же бурю на другом краю пустыни.
Нарышкина въезжает в село Хошутово, куда она назначена учительницей. Хошутово почти совсем занесено песком. На улице целые сугробы его. Им заметены крестьянские усадьбы. Песок доходит до подоконников домов. Около хат стоят лопаты. Растет редкий кустарник у колодцев. Школа. К ней подъезжает Нарышкина. Кругом молчаливая бедность и смиренное отчаяние. На деревенских дворах сложены кизяки и кучки коровьих лепешек — топливо.
Встречные мужики равнодушны, лица истощены. Редкие дети на улице не бегают, а молча сидят на песке, почти не играя, и лицом похожи на пожилых людей.
Нарышкину встречает сторож — хлопотливый, осчастливленный человек, будто он Нарышкину только и ждал всю жизнь.
На другой день на дворе школы Нарышкина собирает сход крестьян. Крестьяне выглядят как больные люди. Нарышкина им говорит о школе, об ученье детей. Ее напряженно слушают, но на лицах крестьян видно разочарование.
Выходит один крестьянин — он и вначале выделялся из всех: рослый, мускулистый, но тоже истощенный; лицо умное, некрасивое, но привлекательное скрытой силой.
Он говорит:
— Барышня, граждане, это умная женщина. Но только я так полагаю, нас пески замучили. Вон Хатьмы хутора вчистую на мокрые земли сбежали. Школа, конечно, добро — кто скажет? Но и по песчаному делу нам наука и техника нужна! Вот где, я соображаю, будет для нас удовольствие! А грамота — она только при хлебе роскошь, а без хлеба все одно — мученье! Я, конечно, извиняюсь, но песчаную науку надо в школе поставить на престольное место, а то мы вон сажаем шелюгу, а она сохнет, а по-научному видно будет — как и что!
Сход кончается. Нарышкина долго сидит на крыльце школы и думает. В руке у нее книжка. Видна пустыня, видно безлюдное малое село. В Нарышкиной тяжелая дума и борьба. Она видит Мемеда закрыв глаза, а открыв их, видит нищее село. Среди дороги сидит в пыли мальчик, грязный, голый, со старыми белыми, как бы отсутствующими глазами. Нарышкина кличет его. Мальчик, подумав, не спеша подходит, но садится в отдалении и смотрит испуганно и бессознательно.
Нарышкина быстро уходит в школу и выносит оттуда булку мальчику. Тот берет ее, но не ест, а разглядывает и посыпает ее песком, как игрушку.