Том 6. Дворянское гнездо. Накануне. Первая любовь
Шрифт:
Лаврецкий пришел, наконец, в себя; он отделился от стены и повернулся к двери.
— Вы уходите? — с отчаяньем проговорила его жена, — о, это жестоко! — Не сказавши мне ни одного слова, ни одного даже упрека… Это презрение меня убивает, это ужасно!
Лаврецкий остановился.
— Что вы хотите слышать от меня? — произнес он беззвучным голосом.
— Ничего, ничего, — с живостью подхватила она, — я знаю, я не вправе ничего требовать; я не безумная, поверьте; я не надеюсь, я не смею надеяться на ваше прощение; я только осмеливаюсь просить вас, чтобы вы приказали мне, что мне делать, где мне жить. Я, как рабыня, исполню ваше приказание, какое бы оно ни было.
— Мне нечего вам приказывать, — возразил
— Ах, не говорите таких ужасных слов, — перебила его Варвара Павловна, — пощадите меня, хотя… хотя ради этого ангела… — И, сказавши эти слова, Варвара Павловна стремительно выбежала в другую комнату и тотчас же вернулась с маленькой, очень изящно одетой девочкой на руках. Крупные русые кудри падали ей на хорошенькое румяное личико, на большие черные заспанные глаза; она и улыбалась, и щурилась от огня, и упиралась пухлой ручонкой в шею матери.
— Ada, vois, c’est ton p`ere [27] , — проговорила Варвара Павловна, отводя от ее глаз кудри и крепко целуя ее, — prie le avec moi [28] .
— C’est ca papa [29] , — залепетала девочка, картавя.
— Oui, mon enfant, n’est-ce pas que tu l’aimes? [30]
Но тут стало невмочь Лаврецкому.
— В какой это мелодраме есть совершенно такая сцена? — пробормотал он и вышел вон.
27
Ада, смотри, это твой отец ( франц.).
28
проси его вместе со мной ( франц.).
29
Так это папа ( франц.).
30
Да, мое дитя, не правда ли, ты его любишь? ( франц.).
Варвара Павловна постояла некоторое время на месте, слегка повела плечами, отнесла девочку в другую комнату, раздела и уложила ее. Потом она достала книжку, села у лампы, подождала около часу и, наконец, сама легла в постель.
— Eh bien, madame? [31] — спросила ее ее служанка француженка, вывезенная ею из Парижа, снимая с нее корсет.
— Eh bien, Justine [32] , — возразила она, — он очень постарел, но, мне кажется, он всё такой же добрый. Подайте мне перчатки на ночь, приготовьте к завтрашнему дню серое платье доверху; да не забудьте бараньих котлет для Ады… Правда, их здесь трудно найти; но надо постараться.
31
Ну как, мадам? ( франц.).
32
Да так, Жюстина ( франц.).
— A la guerre comme `a la guerre [33] , — возразила Жюстина и загасила свечку.
XXXVII
Более
33
На войне как на войне ( франц.).
Измученный, пришел он перед утром к Лемму. Долго он не мог достучаться; наконец в окне показалась голова старика в колпаке, кислая, сморщенная, уже нисколько не похожая на ту вдохновенно суровую голову, которая, двадцать четыре часа тому назад, со всей высоты своего художнического величия царски глянула на Лаврецкого.
— Что вам надо? — спросил Лемм, — я не могу каждую ночь играть, я декокт * принял.
Но, видно, лицо у Лаврецкого было очень странно: старик сделал себе из руки над глазами козырек, вгляделся в своего ночного посетителя и впустил его.
Лаврецкий вошел в комнату и опустился на стул; старик остановился перед ним, запахнув полы своего пестрого, дряхлого халата, ежась и жуя губами.
— Моя жена приехала, — проговорил Лаврецкий, поднял голову и вдруг сам невольно рассмеялся.
Лицо Лемма выразило изумление, но он даже не улыбнулся, только крепче завернулся в халат.
— Ведь вы не знаете, — продолжал Лаврецкий, — я воображал… я прочел в газете, что ее уже нет на свете.
— О-о, это вы недавно прочли? — спросил Лемм.
— Недавно.
— О-о, — повторил старик и высоко поднял брови. — И она приехала?
— Приехала. Она теперь у меня; а я… я несчастный человек.
И он опять усмехнулся.
— Вы несчастный человек, — медленно повторил Лемм.
— Христофор Федорыч, — начал Лаврецкий, — возьметесь вы доставить записку?
— Гм. Можно узнать кому?
— Лизав…
— А, да, да, понимаю. Хорошо. А когда нужно будет доставить записку?
— Завтра, как можно раньше.
— Гм. Можно послать Катрин, мою кухарку. Нет, я сам пойду.
— И принесете мне ответ?
— И принесу ответ.
Лемм вздохнул.
— Да, мой бедный молодой друг; вы, точно, — несчастный молодой человек.
Лаврецкий написал два слова Лизе: он известил ее о приезде жены, просил ее назначить ему свидание, — и бросился на узенький диван лицом к стене; а старик лег на постель и долго ворочался, кашляя и отпивая глотками свой декокт.
Настало утро; оба они поднялись. Странными глазами поглядели они друг на друга. Лаврецкому хотелось в этот миг убить себя. Кухарка Катрин принесла им скверного кофе. Пробило восемь часов. Лемм надел шляпу и, сказавши, что урок он дает у Калитиных в десять часов, но что он найдет приличный предлог, отправился. Лаврецкий опять бросился на диванчик, и опять со дна его души зашевелился горестный смех. Он думал о том, как жена выгнала его из дому; он представлял себе положение Лизы, закрывал глаза и закидывал руки за голову. Наконец Лемм вернулся и принес ему клочок бумаги, на котором Лиза начертила карандашом следующие слова: «Мы сегодня не можем видеться; может быть — завтра вечером. Прощайте». Лаврецкий сухо и рассеянно поблагодарил Лемма и пошел к себе домой.