Том 6. Дворянское гнездо. Накануне. Первая любовь
Шрифт:
— Хорошо, — проговорил сквозь зубы Лаврецкий, — это я сделаю, положим; этим я исполню свой долг. Ну, а вы — в чем же ваш долг состоит?
— Про это я знаю.
Лаврецкий вдруг встрепенулся.
— Уж не собираетесь ли вы выйти за Паншина? — спросил он.
Лиза чуть заметно улыбнулась.
— О нет! — промолвила она.
— Ах, Лиза, Лиза! — воскликнул Лаврецкий, — как бы мы могли быть счастливы!
Лиза опять взглянула на него.
— Теперь вы сами видите,
— Да, потому что вы…
Дверь из соседней комнаты быстро растворилась, и Марфа Тимофеевна вошла с чепцом в руке.
— Насилу нашла, — сказала она, становясь между Лаврецким и Лизой. — Сама его заложила. Вот что значит старость-то, беда! А впрочем, и молодость не лучше. Что, ты сам с женой в Лаврики поедешь? — прибавила она, оборотясь к Федору Иванычу.
— С нею в Лаврики? я? Не знаю, — промолвил он, погодя немного.
— Ты вниз не сойдешь?
— Сегодня — нет.
— Ну, хорошо, как знаешь; а тебе, Лиза, я думаю, надо бы вниз пойти. Ах, батюшки-светы, я и забыла снегирю корму насыпать. Да вот постойте, я сейчас…
И Марфа Тимофеевна выбежала, не надев чепца. Лаврецкий быстро подошел к Лизе.
— Лиза, — начал он умоляющим голосом, — мы расстаемся навсегда, сердце мое разрывается, — дайте мне вашу руку на прощание.
Лиза подняла голову. Ее усталый, почти погасший взор остановился на нем…
— Нет, — промолвила она и отвела назад уже протянутую руку, — нет, Лаврецкий (она в первый раз так его называла), не дам я вам моей руки. К чему? Отойдите, прошу вас. Вы знаете, я вас люблю… да, я люблю вас, — прибавила она с усилием, — но нет… нет. И она поднесла платок к своим губам.
— Дайте мне по крайней мере этот платок.
Дверь скрипнула… Платок скользнул по коленям
Лизы. Лаврецкий подхватил его, прежде чем он успел упасть на пол, быстро сунул его в боковой карман и, обернувшись, встретился глазами с Марфой Тимофеевной,
— Лизочка, мне кажется, тебя мать зовет, — промолвила старушка.
Лиза тотчас встала и ушла.
Марфа Тимофеевна опять села в свой уголок. Лаврецкий начал прощаться с нею.
— Федя, — сказала она вдруг.
— Что, тетушка?
— Ты честный человек?
— Как?
— Я спрашиваю тебя: честный ли ты человек?
— Надеюсь, да.
— Гм. А дай мне честное слово, что ты честный человек.
— Извольте. Но к чему это?
— Уж я знаю, к чему. Да и ты, мой кормилец, коли подумаешь хорошенько, ведь ты не глуп, сам поймешь, к чему я это у тебя спрашиваю. А теперь прощай, батюшка. Спасибо, что навестил; а слово сказанное помни, Федя, да поцелуй меня. Ох, душа моя, тяжело
Лаврецкий вышел с заднего крыльца и уже приближался к воротам… Его нагнал лакей.
— Марья Дмитриевна приказали просить вас к ней пожаловать, — доложил он Лаврецкому.
— Скажи, братец, что я не могу теперь… — начал было Федор Иваныч.
— Приказали очинно просить, — продолжал лакей, — приказали сказать, что они одни.
— А разве гости уехали? — спросил Лаврецкий.
— Точно так-с, — возразил лакей и осклабился. Лаврецкий пожал плечами и отправился вслед ним.
XLIII
Марья Дмитриевна сидела одна у себя в кабинете на вольтеровском кресле и нюхала одеколон; стакан воды с флер-д’оранжем стоял возле нее на столике. Она волновалась и как будто трусила.
Лаврецкий вошел.
— Вы желали меня видеть, — сказал он, холодно кланяясь.
— Да, — возразила Марья Дмитриевна и отпила немного воды. — Я узнала, что вы прошли прямо к тетушке; я приказала вас просить к себе: мне нужно переговорить с вами. Садитесь, пожалуйста. — Марья Дмитриевна перевела дыхание. — Вы знаете, — продолжала она, — ваша жена приехала.
— Это мне известно, — промолвил Лаврецкий.
— Ну да, то есть я хотела сказать: она ко мне приехала, и я приняла ее; вот о чем я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее уважение и ничего неприличного ни за что на свете не сделаю. Хоть я и предвидела, что это будет вам неприятно, однако я не решилась отказать ей, Федор Иваныч; она мне родственница — по вас: войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, — согласитесь?
— Вы напрасно волнуетесь, Марья Дмитриевна, — возразил Лаврецкий, — вы очень хорошо сделали; я нисколько не сержусь. Я вовсе не намерен лишать Варвару Павловну возможности видеть своих знакомых; сегодня я не вошел к вам только потому, что не хотел встретиться с нею, — вот и всё.
— Ах, как мне приятно слышать это от вас, Федор Иваныч, — воскликнула Марья Дмитриевна, — впрочем, я всегда этого ожидала от ваших благородных чувств. А что я волнуюсь — это не удивительно: я женщина и мать. А ваша супруга… конечно, я не могу судить вас с нею — это я ей самой сказала; но она такая любезная дама, что, кроме удовольствия, ничего доставить не может.