Том 6. Флаги на башнях
Шрифт:
— Ах, какое нахальство! Я сейчас пойду! Я им скажу!
Соломон Давидович бросился за кулисы. Кое-кто попытался убежать от него, но он поймал Игоря Чернявина, главного редактора.
— Как же вам не стыдно, товарищ Чернявин?
— А что такое?
— Пушкин совсем не так написал.
— Мало ли чего? А вы знаете, что Мейерхольд делает?
— Какой Мейерхольд?
— Московский.
— У него тоже производство?
— И еще какое! У нас хоть немного похоже на Пушкина, а у него так совсем не похоже. Такая мода!
— Мода, конечно, это неплохо, но причем здесь литейщики?
—
— Они ружья могли делать, но, может быть, у них такого дыма не было?
— Какой там не было! Разве они знали, что такое вентиляция?
— Они могли и не знать.
— Хорошо получилось, Соломон Давидович! Вы смотрите, как всем понравилось. Скоро вам танцевать.
Я боюсь теперь танцевать. написано гопак, а может, это тоже, как Мейерхольд.
— Честное слово, гопак!
Соломон Давидович рассмеялся, взмахнул кулаком:
— А, черт его дери! Давайте гопак.
Соломон Давидович возвратился к Крейцеру и успокоил его:
— Я их поругал, но они говорят: теперь все так делают. Мейерхольд какой-то из Москвы, так он тоже так делает. Такая мода как будто.
Крейцер обнял Соломона Давидовича, усадил рядом с собой:
— Верно! А в общем хорошо!
Через четверть часа Соломон Давидович в украинском казачьем костюме, в широченных штанах и в сивой шапке по-настоящему «садил» гопак на сцене. Легкая, тоненькая Оксана еле успевала удирать от него подкованных сапог. Теперь колонисты аплодировали без всякой каверзы: не могло быть сомнений, что Соломон Давидович классный танцор. В его стариковской удали, в размашистой, смелой присядке было много вполне уместного юмора и любви к жизни. Колька-доктор после танца прыгнул на сцену и сказал громко:
— Видели? Пусть теперь ко мне не ходит с сердцем!
Соломон Давидович засмеялся грустно:
— Он не хочет понимать разницу: запорожцы эти самые умели танцевать гопак до самой смерти, и у них ничего не делалось с сердцем. А вы назначьте их заведовать производством, и вы увидите, сколько у вас прибавится пациентов!
30. Кража
Через день после праздника Игоря Чернявин утром сбежал вниз в раздевалку, чтобы взять свое пальто. Колышек № 205 встретил его неожиданной пустотой: пальто не было. Рядом натягивал свое пальто Миша Гонтарь.
— Миша, моего пальто нет.
— Как это «нет»?
— Вот мой номер пустой.
— Перепутал кто-нибудь. Ты поищи.
Игорь в обеденный перерыв пересмотрел все пальто: не изнанке воротника в каждом пальто был вышит номер, но двести пятого не было. Он сказал об этом дежурному бригадиру Брацану. Дежурный посмотрел на него с досадой:
— Что же, по-твоему, украли или как?
— Я обыскал всю вешалку.
— Надо еще раз посмотреть. Куда оно может деться?
Брацан отвернулся от него недовольный. Но после работы он сам нашел Игоря и спросил его сумрачно:
— Нет пальто?
— Нет.
— У Новака тоже нет из четвертой бригады.
— Украли?
Брацан ничего не сказал, видно было, что это слово ему не нравилось.
Вечером Игорь пошел на рапорты бригадиров. Брацан рапортовал:
—
Захаров, как всегда, спокойно поднял руку, ответил: «Есть!» И все присутствующие салютовали рапорту дежурного бригадира «в обычном порядке». Но что-то такое было особенное в сегодняшней процедуре рапортов: в лицах не было веселой бодрости, чувствовалось, что последний рапорт не восстановит дружеской непритязательности отношений, колония не перейдет к обычному вечернему настроению, никто не улыбнется и не будет острить. Действительно, приняв последний рапорт, Захаров быстро опустился на стул, выдернул из папки какую-то бумажку, подперев голову рукой, стал читать, читать внимательно, как будто бы один остался в кабинете. А в кабинете стояли три десятка колонистов и, не шевелясь, молча смотрели на него. Нестеренко шепотом спросил Брацана:
— Какие у тебя подозрения?
К вопросу Нестеренко прислушались, но все знали, что пальто исчезла и похититель следов не оставил. Брацан, однако, был дежурным, он обязан был отвечать за свой день и, следовательно, обязан ответить на вопрос Нестеренко.
Брацан это понимал, и он ответил громко:
— От двенадцати до восьми дневалило четыре человека, все колонисты, конечно, из них подозревать никого нельзя. Лобойко, Грачев, Соловьев и Толенко — все из моей бригады. Я за них ручаюсь: не уйдет, не заснет никто. А теперь другое: из раздевалки нельзя пройти иначе, как мимо дневального. Значит, в окно, в форточку. А как? Форточки там очень маленькие, пальто трудно продвинуть, очень трудно, я сегодня пробовал. Специалист делал.
— Как ночевали сегодня? — спросил Захаров, не подымая глаз от бумаги.
— Проверял. Ночевали в порядке. И дневальные говорят: никто ночью не выходил из здания, а последний пришел из города Зырянский, в одиннадцать часов, был в командировке, по вашему распоряжению. такое дело… если бы пропало одно пальто, сказали бы… обязательно сказали: забыл где-нибудь. А то два пальто, из разных бригад, Чернявин Новака мало знает.
— Торский! Секретный совет, сейчас, здесь, у меня.
— Есть.
В кабинете остались только бригадиры. Когда ушел последний колонист, Захаров откинулся на спинку кресла:
— Так… Говорите, что думаете.
Торский первый развел руками, сидя на диване в гуще других:
— Говорить трудно. И подозревать опасно, никаких оснований. Я составил сегодня список, за кого нельзя еще ручаться. Что ж… выходит девятнадцать человек… не стоит и объявлять: два пальто того не стоят. Один вор, а восемнадцать на всю жизнь обидеть можно. Просто беда… ни одного вопроса никому нельзя задать. Например, спросить, не выходил ли куда-нибудь ночью…
— Нельзя никого спрашивать, — подтвердил Захаров недовольно.
— Нельзя, я и говорю.
— Вот я скажу, — зырянский придвинулся на край дивана. — Вот я скажу. Первое: пальто украдены не ночью, а утром, когда все одевались. Это человек нахальный сделал. Просто взял и надел чужое пальто, при всех, может, и Чернявин его встретил, когда в раздевалку входил. А если бы попался, отговорка легкая: по ошибке надел, ничего такого.
— Так не одно пальто, а два.