Том 6. Флаги на башнях
Шрифт:
Степан Иванович отправился в карательную экспедицию и возвратился с победой и с пленником:
— Хоть бы кто тащил, а то Зырянский! Другие бригады взяли по пять-шесть досточек, а этот целый воз!
Захаров сказал коротко:
— Алексей — объяснение…
— Объясню: это не кража. Лагери снимем — доски возвратим. Записано, сколько взяли, можно проверить.
— А почему так много?
— Так… для четвертой бригады и для одиннадцатой.
— Угу…
— Нельзя, надо помогать беднейшему крестьянству. Вы нам дали малую пайку, Степан Иванович,
— Стесняются?
— Да… что ж… Они еще не догнали мужчин в этом отношении.
Захаров серьезно кивнул головой:
— Вопрос исчерпан. Запишите, товарищ Дем, я подпишу. Осенью возвратим.
Вечером семнадцатого Захаров с дежурным бригадиром принял постройку лагерей. Он не забраковал ни одной палатки. Палатки стояли в один ряд, и на каждой трепыхался маленький флажок. Отдельно возле парка стояла палатка совета бригадиров, в которую переселился и Захаров. Михаил Гонтарь заканчивал проводку электричества. Проиграли сигнал «спать», никто спать не захотел, все ожидали, когда загорится свет. И Захаров ходил из палатки в палату, и везде ему нравилось. Потом вдруг все палатки осветились, колонисты закричали «ура» и бросились качать Мишу Гонтаря. Хотели качать и Захарова, но он погрозил пальцем. Тогда решили качать бригадиров. Перекачали всех, кроме Клавы и Лиды, а девочки сказали:
— Мы сами своих бригадиров, не лезьте!
Девочки долго хохотали, потом завесили палатку, там по секрету что-то кричали и еще хохотали и пищали невыносимо, выскочили оттуда красные. Пацаны четвертой бригады долго стояли возле этой палатки и так и не могли выяснить, качали девочки своих бригадиров или нет. Филька высказал предположение:
— Они не качали. Они не подняли их, а может, и подняли, так потом положили на землю и разбежались.
Эта гипотеза очень понравилась всей четвертой бригаде. Успокоились и пошли посмотреть, что делается в палатке Захарова. Там стоял стол, и Захаров работал, сняв гимнастерку. Это было совершенно необычно. Пацаны долго смотрели на Захарова, а потом Петька сказал:
— Алексей Степанович, почему это спать не хочется?
Захаров поднял голову, прищурился на пацанов и ответил:
— Это у вас нервное. Есть такая дамская болезнь — нервы. У вас тоже.
Пацаны задумались, тихонько выбрались из палатки Захарова, побежали к своей палатке. Зырянский недовольным голосом спросил:
— Где вы шляетесь? Что это такое?
Они поспешно полезли под одеяла. Филька поднял голову с подушки и сказал:
— Это, Алеша, нервы — дамская болезнь!
— Еще чего не хватало, — возмутился Зырянский, — дамские болезни! В четвертой бригаде! Спать немедленно!
Он потушил свет. пацаны свернулись на постелях и смотрели в дверь. Видны были звезды, слышно, как звенят далекие трамваи в городе, а на деревне собаки лаят так симпатично! Ваня представил себе Захарова в галифе и в нижней рубашке, и Захаров ему страшно понравился. Ваня подумал еще, какие это нервы, но глаза закрылись, нервы перемешались с собачьими голосами, и куда-то все покатилось
7. Сердце Игоря Чернявина
Школа заканчивала год. Колонисты умели, не забывая о напряженных делах производственного фронта, забывать об уставших мускулах. Каждый в свою смену с головой погружался в школьные дела.
В школе было так же щепетильно чисто, как и в спальнях, лежали дорожки, везде стояли цветы, и учителя ходили по школе торжественно и говорили тихими голосами.
Подавляющее большинство колонистов любило учиться и отдавалось этому делу с скромной серьезностью — каждый понимал, что только школа откроет для него настоящую дорогу. Колония успела сделать уже несколько выпусков, в разных городах были студенты-колонисты, а из фонда совета бригадиров студентам выплачивались дополнительные стипендии по пятидесяти рублей. Многие из бывших колонистов были в военных и летных школах.
На праздничные и на летние каникулы студенты и будущие летчики приезжали в колонию. Старшие встречали их с дружеской радостью, младшие — с благоговейным удивлением. И сейчас ожидали их приезда и разговаривали о том, в какой бригаде остановится тот или иной гость. Путь этих старших был соблазнительным и завидным, и каждому колонисту хотелось подражать старшим.
Игорь Чернявин школой увлекся нечаянно. Сначала повезло по биологии, а потом открылись в нем какие-то замечательные способности литературные. Новая учительница Надежда Васильевна, очень молодая, комсомолка, прочитала одно сочинение Игоря и сказала при всем классе:
— Игорь Чернявин… очень интересная работа, советую обратить серьезное внимание.
Игорь улыбнулся саркастически: вот еще не было заботы — обращать внимание! Но незаметно для него самого литературные тексты и свои и чужие — писательские — стали ему нравиться или не нравиться по-новому. Вдруг так получилось, что над любым заданием по литературе он просиживал до нестеренковского протеста. По другим предметам брел кое-как до тех пор, пока однажды Надежда Васильевна не подсела к нему в клубе:
— Чернявин, почему у вас так плохо стало с учебой?
— По литературе? — удивился Игорь.
— Нет, по литературе отлично. А по другим?
— А мне неинтересно… знаете, Надежда Васильевна.
Она вздернула верхнюю полную губу:
— Если по другим предметам плохо, то вам и литература не нужна.
— А вдруг я буду писателем?
— Никому такой писатель не нужен. О чем вы будете писать?
— Мало ли о чем? О жизни, например.
— О какой же это жизни…
— Понимаете, о жизни…
— О любви?
— А разве плохо о любви?
— Не плохо. Только… о чьей любви?
— Мало ли о чьей…
— Например…
— Ну… человека, любит себе человек, влюблен, понимаете?
— Кто? Кто?
— Какой-нибудь человек…
— Какого-нибудь человека нет. Каждый человек что-нибудь делает, работает где-нибудь, у него всякие радости и неприятности. Чью любовь вы будете описывать?