Том 6. Лимонарь

Ремизов Алексей Михайлович

Однако подобная безнадежно-пессимистическая концепция ремизовской теогонии постепенно начала меняться за счет поиска и обретения Божественных воплощений деятельного Добра.

С середины 1900-х гг. у Ремизова сформировалось и в каких-то сущностных чертах осталось неизменным до конца его жизни представление об особой роли Богородицы как Божественной заступницы за мир и людей. Внимание писателя привлекло знаменитое «Хождение Богородицы по мукам». Как отмечал исследователь апокрифических сказаний о Богородице В. Сахаров, «главный предмет апокрифа есть изображение ходатайства пред Богом Пресв. Богородицы за грешный род человеческий. <...> В Древней Руси апокрифы, подобные хождению Богородицы, пользовались широким распространением и имели массу читателей <...> Текст легенды хождение Богородицы дал содержание миниатюрным изображениям; но особенно повесть эта послужила обильным источником для возвышенной национальной поэзии древней Руси»^[3]. «Хождение Богородицы» нашло отклик и в новой русской литературе. Достаточно указать на значение этого апокрифа в религиозно-философской концепции позднего творчества Ф. М. Достоевского. Это наиболее ярко проявилось в романе «Братья Карамазовы», где Иван точно

пересказывал сюжет «Хождения Богородицы» перед изложением своей легенды о Великом Инквизиторе: «...плачущая Богоматерь падает пред престолом Божиим, и просит всем во аде помилования, всем, которых она увидела там, без различия. Разговор ее с Богом колоссально интересен. Она умоляет, она не отходит, и когда Бог указывает ей на пригвожденные руки и ноги ее сына и спрашивает: как я прощу его мучителей, — то она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора. Кончается тем, что она вымаливает у Бога остановку мук на всякий год от Великой пятницы до Троицына дня, а грешники из ада тут же благодарят Господа и вопиют к нему: «Прав ты, Господи, что так судил»^[1].

Основой ремизовского прочтения древнего текста стала ключевая фраза, сказанная Богородицей в процессе моления за страдающих в аду: «Хочу мучиться с грешными!». В тексте-источнике Божия Матерь в конце концов покидала ад и возвращалась в рай, занимая свое место рядом с Богом. У Ремизова же она совершала деяние, осуществляя свое пожелание-угрозу. Так как Бог не прощал «забытых» им или «забывших» его, то Богородица отказывалась от рая и оставалась в аду — «мучиться с грешными». В меняющейся ремизовской теогонии Богородица стала первой Божественной силой, которая активно вмешивалась в человеческую судьбу, была заступницей за людей перед Богом и, если была бессильна избавить род людской от страданий, то принимала их и на свои плечи.

С середины 1910-х гг. важной составляющей художественного творчества Ремизова стал излюбленный в народном христианстве сюжет явления Воскресшего Христа людям в прежнем человеческом облике — его ежегодных в период от Пасхи до Преображения странствований по земле для наблюдения за их делами. До Ремизова в русской литературной традиции этот сюжет наиболее программно и значимо прозвучал в стихотворении Ф. И. Тютчева:

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа —

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа!

<……………………………>

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя^[2].

Одновременно с обращением писателя к сюжетам народных легенд о земных странствиях Христа в творчество Ремизова вошел образ одного из постоянных спутников Спасителя — второго Божественного заступника и ходатая перед Богом за человека — Святого Николая Угодника. Как отмечал писатель в своем исследовании-эссе «Образ Николая Чудотворца»: «„Христос“ — это очень высоко и очень требовательно. И только на высоте духа среди избранных глаза обращены ко Христу, и через подвиг или особой благодарностью чистое сердце видит Христа и слова сердца прямо Христу. <...> Но для простого-то человека в обыкновенной жизни среди терпения и труда жизни, с вечной жалобой и тревогой, и как часто в сущности с пустяками, которые только кажутся очень важными (все по разумию и неразумению человека, а таких большинство!), с вечным голодом и жаждой утешения и с верой в скорую неотложную помощь — ну, хотя бы немного! <...> надо пощады, отзывчивости, внимания — такая жизнь идет на земле, очень жить трудно, опасно, неуверенно — и еще — ведь есть же в ком—нибудь мужество и бесстрашие перед людьми, кто рассудит и заступится, и не только перед людьми. И носителем такой человечности и человека сделался Николай-чудотворец — «Новый Спаситель», замещающий Христа на земле, предстатель перед недосягаемым Судией—Христом, заступник за все бесчисленные немудреные жизни, за человека <...> вошла Богородица в Христову церковь, не как символ, а как осязаемо—живое и всем близкое — Матерь Божия. <...> И в дом Богородицы — в Христову церковь вошел Николай-чудотворец»^[1].

В легендах Христос и Николай Угодник вместе бродили по русской земле, деятельно вмешиваясь в повседневную народную жизнь, помогая крестьянину в его труде, во взаимоотношениях с друзьями и врагами, в жизни и в смерти.

Начиная с середины 1900-х гг. и до конца жизни Ремизов создавал свои варианты легенд о Св. Николае Угоднике. Отдельные журнальные и газетные публикации концентрировались в циклы, наиболее законченным из которых стала книга «Николины притчи» (1917).

Если в народных легендах Никола выступал как верный соратник и последователь Христа, то их взаимоотношения в ремизовских рассказах были сложнее и драматичнее. Не случайно «Николины притчи» открывались эпиграфом: «— А що буде, як Бог помре? / А Микола Святый на що?». Ремизовскому Христу были присущи черты Судии, сохранявшего Божественный ригоризм в своем отношении к человеку. Ремизовский Никола зачастую не соглашался и полемизировал с Христом. Позиция сострадания и милосердия к мающемуся на земле люду противостояла позиции Высшей справедливости, подразумевавшей окончательный приговор — Последний Суд над человеком. Такова, например, суть конфликта Христа и Николы в легенде «Никола Милостивый». Странники переночевали у бедной солдатки, а наутро Господь повелел голодному волку съесть единственную кормилицу солдатки — корову. На упрек своего спутника в несправедливости Христос ответил, что поступил согласно Божественному Промыслу: «нет ей талана на сем свете, пусть бедует до времени»^[1]. Потом они нашли бочку золота, и Богочеловек отдал его богатому мельнику, снова ссылаясь на Божественные предначертания. После того Господь показал Николе райский сад, где они встретили солдатку,

и змеиный колодец, где мучился богатый мельник. Это — тот свет, где каждому воздано по его грехам или добродетелям. Но реми— зовский Никола, как и его народный прототип, весь обращен к страждущему этому свету — к земле, где он неустанно помогает людям не только переносить, но и преодолевать свою горькую долю. В сконцентрированном виде это выражено в легенде «Никола Угодник». Господь собрал всех святых на праздник, и лишь Никола опоздал на него. На вопрос, чем он был занят, Святой ответил: «Все с своими мучился <...> пропащий народ: вор на воре, разбойник на разбойнике, грабят, жгут, убивают, брат на брата, сын на отца, отец на сына! <...> Велел мне ангел Господен истребить весь русский народ, да простил я им, <...> больно уж мучаются»^[2].

По Ремизову, Богородица и Никола Угодник — действенные заступники, вечные посредники между максималистским в своих требованиях Богом и далеким от совершенства человечеством.

С самого начала творческого пути кроме художественного познания сущности и качеств «Божественной вертикали» писателя интересовала и пересекающая ее «человеческая горизонталь». В его художественном мышлении присутствовала подвижная система координат, определяемая парадигмами: Бог — человек; человек — человек; человек — Бог.

С 1910—1912 гг., когда в Санкт-Петербургском Археологическом Институте Ремизов вместе с женой С. П. Ремизовой-Довгелло постиг премудрости русской палеографии — чтения старинных славянских манускриптов, а также вошел в круг ученых-медиевистов, для него мир легенд и апокрифов расширился за счет того множества текстов, которые сохранились только в рукописной традиции. Среди памятников древнерусской литературы примечательное место занимали повести и сказания о ветхо- и новозаветных лицах, в которых раскрывались тесные контакты между Богом и Человеком в перво-времена после сотворения мира. В апокрифах эти соприкосновения двух разновеликих сил носили характер интимно-близкий, психологически доступный восприятию современного человека. Характерный пример — апокрифическое сказание из цикла о праотце Аврааме — «Прием и угощение трех странников», основанное на библейском сюжете явления Аврааму трех странников—ангелов, в новозаветной традиции толкуемых как символ Троицы (вспомним знаменитую икону Андрея Рублева). В апокрифе мистическая символика Ветхого Завета трансформировалась в понятные читателю перипетии истории, почти анекдота о безуспешных проделках зловредного противника Бога: «Авраам так любил принимать странников, что, если не было странников, не хотел и садиться за стол и часто по два и по три дня оставался без пищи. Так как дьявол, желая досадить Аврааму, заграждал странникам путь к нему, то он сам [т. е. Авраам. — А. Г.] выходил на дорогу встретить странников»^[1].

В древних текстах человек представал не только покорным исполнителем высших предначертаний, но и личностью, в полной мере реализующей дарованное ему Богом право свободы воли как свободы выбора между Добром и Злом.

В поисках людей, «творящих дело души своей», Ремизов обратился к сборникам рассказов о жизни и духовных подвигах раннехристианских подвижников — Патерикам и Прологам. В них представала яркая, полная драматизма и психологической остроты картина борьбы героев с бесовскими искушениями, предстающими в разных ипостасях человеческих страстей и слабостей. Так, в рассказе «Едина ночь» великий грешник князь Олоний решал переменить свою судьбу — спасти свою душу — и выдерживал долгую ночь дьявольских испытаний. Монахиня — героиня рассказа «Покаяние», поддавшись искушениям, вела грешную жизнь в миру, но перед смертью решала вернуться в монастырь и умирала на его пороге. Ангелы и бесы спорили над ее телом: куда — в рай или ад должна попасть ее душа. Победа оставалась за ангелами, указавшими своим противникам на ее раскаяние. В рассказе «Ученик» прославленный старец позавидовал другому черноризцу, временно поселившемуся в его летней келье и добившемуся успеха как блестящий проповедник. Недовольство переросло в зависть, и старец велел пришельцу освободить занятое обиталище. Но его ученик, действуя как бы от лица наставника, попросил странника не уйти, а, наоборот, поселиться вместе с ними в теплом зимнем пристанище. «И виде Господь дело ученика того, вложил в ум старцу свет свой и разверзся разум ему, умилился старец <...> и угощал странника <...> и полюбил его»^[2]. В древних сюжетах Ремизов нашел источник реализации одной из главных, по его мнению, евангельских истин: «вера без дела мертва». Духовное деяние, нравственное изменение себя и мира — вот, по мысли Ремизова,

путь к Преображению и Воскресению. Призывом к такому деянию заканчивался его рассказ «Святая тыковь» — об исчезнувшем Св. Граале — бесценном сосуде с Христовой кровью, способном спасти человечество. Что же делать людям, утратившим «Святую тыковь»? — Рассказ заканчивался ответом на этот вопрос: «Веруй и обрящешь, веруй, ступай — делай, ступай — трудись, стучи, ищи и найдешь, бодрствуй, молись, толкай и тебе откроется, и ты увидишь — воскрыленная подымется на небеса святая тыковь с кровью Христовой и тогда свершится всему миру спасение»^[1].

На протяжении 1910-х гг. Ремизов занимался переработкой древних сюжетов религиозных легенд и апокрифов, неустанно разыскивая их в старинных рукописях и старопечатных книгах. Так, например, в 1912 г. он писал своему другу — основателю Костромского Романовского музея, знатоку-книгочею И. А. Рязановскому: «Дорогой Иван Александрович! Покорнейшая просьба к Вам: спишите, пожалуйста, «слово святого Евагрия, еже не судите ближнему» 26 сент<ября> [речь идет о Проложном тексте. — А. Г.]. Это ведь о том, как принес душу ангел старцу, осудившему человека? Если затруднит переписывать слово в слово, как там, то по-русски напишите. Я хочу соединить два рассказа в один»^[2]. Создавая свои варианты древних легенд, Ремизов считал своим нравственным долгом возвращение современному читателю того душеполезного в высоком смысле этого слова чтения, которое в начале XX в. оказалось для многих недоступным из-за языкового барьера между древней и новой литературой. Он тоже «творил дело души своей», хотя при публикации таких текстов далеко не всегда находил понимание со стороны редакторов газет и журналов.