Том 6. Мертвые души. Том 1
Шрифт:
В конце 1839 г. в Петербурге, в доме своего товарища по Нежинскому лицею Н. Я. Прокоповича, Гоголь впервые прочитал несколько глав своего произведения в уже измененной редакции. Присутствовавший на этом чтении П. В. Анненков вспоминает: «Мы уже узнали, что он собирался прочесть нам новое свое произведение, но приступить к делу было не легко. Гоголь, как ни в чем не бывало, ходил по комнате, добродушно подсмеивался над некоторыми общими знакомыми, а об чтении и помину не было. Даже раз он намекнул, что можно отложить заседание, но Н. Я. Прокопович, хорошо знавший его привычки, вывел всех из затруднения. Он подошел к Гоголю сзади, ощупал карманы его фрака, вытащил оттуда тетрадь почтовой бумаги в осьмушку, мелко намелко исписанную, и сказал по-малороссийски, кажется, так: „А що се таке у вас, пане?“ Гоголь сердито выхватил тетрадку, сел мрачно на диван и тотчас же начал читать, при всеобщем молчании. Он читал без перерыва до тех пор, пока истощился весь его голос и зарябило в глазах. Мы узнали таким образом первые четыре главы „Мертвых душ“. Общий
23
П. В. Анненков, «Литературные воспоминания», стр. 28.
Несколько месяцев спустя, в марте 1840 г., чтение было в Москве, у С. Т. Аксакова и у других знакомых Гоголя. Везде, где читал Гоголь, «все слушатели приходили в совершенный восторг, но были люди, которые возненавидели Гоголя с самого появления „Ревизора“. „Мертвые души“ только усилили эту ненависть». [24]
Гоголь читал свою поэму по рукописи, первая половина которой почти полностью дошла до нашего времени (РМ). Копию с нее автор творчески переработал, внеся огромное количество исправлений и вставок. «Вижу, что предмет становится глубже и глубже», — писал он тогда. [25]
24
С. Т. Аксаков, «История моего знакомства с Гоголем», стр. 38; И. И. Панаев, «Литературные воспоминания», Л., 1928, стр. 283–284.
25
Письмо М. П. Погодину, 28 декабря 1840 г.
Объем гоголевского романа в течение первого же года работы: вся Русь. Значительность замысла в собственном сознании отражена в одновременных и позднейших письмах. Содержание его Гоголь так определил в «Авторской исповеди»: «Мне хотелось сюда собрать одни яркие психологические явления, поместить те наблюдения, которые я делал издавна сокровенно над человеком, которых не доверял дотоле перу, чувствуя сам незрелость его, которые, быв изображены верно, послужили бы разгадкой многого в нашей жизни».
Задания Гоголя не могли найти полного выражения в форме романа. Нужно было создать особый жанр — большую эпическую форму, более широкую, чем роман. Гоголь и называет «Мертвые души» поэмой. Не случайно на обложке «Мертвых душ», рисованной самим Гоголем, слово «поэма» выделено крупными буквами.
Определение «Мертвых душ» как поэмы появилось у Гоголя рано. В письме от 7 октября 1835 г. к Пушкину еще говорится: «Сюжет растянулся на предлинный роман». Но в заграничных письмах 1836 г. уже появляется слово «поэма». Жуковскому Гоголь пишет 12 ноября 1836 г.: «Каждое утро… вписывал я по три страницы в мою поэму». В письме к Погодину от 28 ноября 1836 г. Гоголь особо останавливается на вопросе о жанре «Мертвых душ»: «Вещь, над которой сижу и тружусь теперь…, не похожа ни на повесть, ни на роман, длинная, длинная, в несколько томов… Если бог поможет выполнить мне мою поэму так, как должно, то это будет первое мое порядочное творение. Вся Русь отзовется в нем».
Гоголь не ошибался, придавая своему труду исключительное значение и выделяя его из всего написанного им раньше. Художественный метод поэмы Гоголя был неотделим от ее общественно-обличительного замысла; тем самым полемика вокруг «Мертвых душ» приобретала характер идеологической борьбы, наглядно вскрывшей в русском обществе различные, враждебные друг другу направления. Борьба вокруг «Мертвых душ» была еще интенсивнее, чем вокруг «Ревизора», — прежде всего потому, что с ростом общественных противоречий обострился идейный антагонизм в обществе и в литературе. «Беспрерывные толки и споры» вокруг «Мертвых душ» — это, по словам Белинского, «вопрос столько же литературный, сколько и общественный».
Гоголь предвидел нападения реакционеров, лжепатриотов, обывательского «лицемерно-бесчувственного современного суда», и он не ошибся.
Устные суждения современников о «Мертвых душах» пытались систематизировать С. Т. Аксаков и А. И. Герцен. Аксаков разделил читателей Гоголя на три части: 1) «образованная молодежь и все люди, способные понять высокое достоинство Гоголя» — они приняли книгу с восторгом; 2) люди «озадаченные», смущенные «карикатурой» и «неправдоподобием»; 3) явные враги: «Третья часть читателей обозлилась на Гоголя: она узнала себя в разных лицах поэмы и с остервенением вступилась за оскорбление целой России». [26] Четкую дифференциацию общественных направлений дал Герцен в дневнике (запись 29 июля 1842 г.): «Славянофилы и антиславянисты разделились на партии. Славянофилы № 1 говорят, что это апофеоз Руси, „Илиада“ наша и хвалят след[ственно]; другие бесятся, говорят, что тут анафема Руси, и за то ругают. Обратно тоже раздвоились антиславянисты. Велико достоинство художественного произведения, когда оно может
26
«История моего знакомства с Гоголем», стр. 66–67.
Еще до появления «Мертвых душ» в печати, когда главы их были известны только из чтений Гоголя (в Петербурге — у Прокоповича, в Москве — у Аксакова и др.), граф Ф. И. Толстой («Американец») говорил в обществе, что Гоголь «враг России, и что его следует в кандалах отправить в Сибирь». Вспоминая об этом, Аксаков прибавлял: «В Петербурге было гораздо более таких особ, которые разделяли мнение гр. Толстого». [27] Несколько аналогичных мнений привел Н. Я. Прокопович в письме к Гоголю от 21 октября 1842 г. [28] Из сравнительно близких Гоголю людей на этой позиции стоял Ф. В. Чижов; он писал Гоголю 4 марта 1847 г.: «Я восхищался талантом, но как русский был оскорблен до глубины сердца». [29]
27
Там же, стр. 38.
28
См. «Материалы для биографии Гоголя» В. И. Шенрока, М., 1898, т. IV, стр. 54–55.
29
«Русская старина», 1889, № 8, стр. 279.
В печати эта реакционная точка зрения была выражена в статьях Н. Полевого (в «Русском Вестнике», 1842 г., № 6), К. Масальского (в «Сыне Отечества», 1842 г., № 6), Н. Греча (в «Северной Пчеле», 1842 г., № 137) и О. Сенковского (в «Библиотеке для чтения», 1842 г., № 8). Из этих четырех враждебных Гоголю критиков Полевой был самым непримиримым. Масальский и Греч, повторяя нападки Полевого, делали оговорки о верности, живости и комизме отдельных мест; [30] Сенковский ограничился вышучиванием Гоголя в обычном своем издевательском тоне не брезгуя даже подтасовками в цитатах. [31]
30
Журнал Министерства народного просвещения (1842, т. XXXVI, отд. VI, стр. 31 и 248–249), резюмируя полемику, выделил критику Масальского из числа враждебных отзывов, заметив, что Масальский «излагает свои мнения эклектически».
31
Рукописную редакцию статьи Сенковского, еще более издевательскую, и комментарий к ней см. в сборнике «Н. В. Гоголь. Материалы и исследования», т. 1, изд. Академии Наук СССР, 1936, стр. 226–242.
На защиту Гоголя от нападок враждебной критики выступил критик «СПб. Ведомостей» М. Сорокин (1842, №№ 163–165). Признавая и сам в поэме Гоголя «промахи распаленной фантазии», Сорокин всё же сумел ответить на упреки в «утрировке» и в «грязных» картинах указанием на особенности гоголевского метода типизации и на характер самой изображаемой им действительности. Общественное значение поэмы не было им раскрыто.
Сочувственной Гоголю была и статья Плетнева, скрывшегося под инициалами С. Ш. и под маской корреспондента «Современника» из Житомира. Плетнев сделал много тонких наблюдений над особенностями реалистической эстетики Гоголя. Но смысл поэмы он видел в развитии чисто психологической идеи, делая при этом оговорки о незавершенности поэмы: «На книгу Гоголя нельзя иначе смотреть, как только на вступление к великой идее о жизни человека, увлекаемого страстями жалкими, но неотступно действующими в мелком кругу общества». [32]
32
«Современник», 1842, т. 27.
В выступлениях славянофильской критики (Шевырев в «Москвитянине» и К. Аксаков в отдельной брошюре [33] ) борьба вокруг Гоголя переходила уже в борьбу за Гоголя; смысл статей Шевырева и особенно К. Аксакова был в тенденциозном переосмыслении «Мертвых душ». Делая верные наблюдения над одними сторонами поэмы, они замалчивали другие и, не находя всего им нужного, пытались дополнить и поправить Гоголя. Так, Шевырев, сказав немало верного о жизненности и типичности гоголевских характеров и об эстетической роли автора в поэме, упрекает Гоголя в том, что «комический юмор автора мешает иногда ему обхватывать жизнь во всей ее полноте и широком объеме». [34] В толковании К. Аксакова «Мертвые души» полностью утрачивали свой обличительный характер.
33
«Несколько слов о поэме Н. В. Гоголя „Похождения Чичикова или Мертвые души“», М., 1842.
34
«Москвитянин», 1842, № 7 и 8.