Том 6. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы
Шрифт:
Он следил за нею взглядом.
— Куда ты полетел? По ту сторону реки? По ту сторону холма Энея? По направлению к Лауренто? Не спустишься ли ты на болотах Остии? Давн! Давн!
Грустью повеяло у него на душе, когда он увидел, как последний из Пенатов скрылся в весеннем небе. Все имело брачный вид. Море, берег, долина, холмы, горы, все было Точно таким, каким предстало светлым очам поэта, который воспел их в нежных песнях, прежде чем познать скорбь, слезы и кровь, прежде чем жестокая дочь Солнца сказала князю — любителю лошадей: «О, прекрасный юноша, все-таки ты не достанешься той, что поет песни».
— Нас iter est.
И он взглянул на Тирренское море, знакомое Улиссу и Энею, которое имело светлый и кроткий вид, как в те дни, когда над морем летят предвестники тишины — зимородки. Быстро закончились все приготовления. Перед рабочими он не
— Пускай!
Подобно только что освобожденной птице, машина пробежала по земле, пуская голубоватый дымок, затем приподнялась над землей, взмыла кверху, устремилась к морю. «Запад — с четвертью поворота на юго-запад». Рабочие и пастухи видели, как он пролетел, следую течению реки Инкастро, перелетел устье, поднялся еще выше, принял цвет воздуха, сделался крошечным, как Давн, и затерялся в просторе неба.
— Вот увидите, он долетит до Сардинии! — воскликнул со смехом самый молодой из рабочих.
— Ничего удивительного не будет.
Они все были весело настроены и не испытывали ни малейших сомнений или страха. Один только Джиованни, убирая пустую клетку, покачал головой.
Воздухоплаватель видел перед собой одну только воду, воду и воду, одну бесконечную, светлую пустыню, неподвижную, неизменную, над которой он, как ему казалось, неподвижно повис на своих крыльях. Стояла великая тишина, как в редкие дни зимнего солнцестояния; стояла предрассветная тишь, ни дуновения не было, ни зыби на воде. Неподвижность моря уничтожала представление о быстроте, а эта тишина уничтожала ощущение шума. Движение машины не выражалось внешним шумом, но было похоже на биение сердца и артерий, которого человек не слышит, когда находится в гармонии с самим собой и со Вселенной. Переживший все крушения теперь испытывал ощущения не жизни, но умирания. Теперь уже он не видел перед собой своего пилота, как в тот раз, перед появлением радуги, теперь он сам был этим пилотом; и его душа служила путеводителем его же душе, и его ум служил светом его же уму; и его руки, которые, несмотря на работу, сохраняли свою белизну и которые он оставил обнаженными, представлялись ему также в виде чего-то нематериального; и он уже совершенно выкинул из памяти оставшийся позади берег, и одно только жило в нем сознание — настоящего пути, который, как ему казалось, он уже раньше совершал.
Неожиданно по всей поверхности моря пробежал блеск, и оно все затрепетало, подобно тому как барабанщик одним ударом палочки сотрясает всю поверхность барабанной кожи. Он обернулся, и его щека оказалась залитой золотом. Крылья захлестали всеми своими жилкованиями; засверкали металлические части; ослепительное сияние жизни встало над водой. Встало солнце.
Прекратились загробные чары. Руки пилота оживились и взялись за управление машиной. Он заметил корабль, который пересекал ему путь, идя в юго-восточном направлении; он пролетел над кораблем, и с последнего поднялись крики моряков и пассажиров, собравшихся на палубе; пролетел дальше, поднялся выше. Тон огнедышащих цилиндров машины был полный и ровный; звезда винта неутомимо разрезала воздух; ни на минуту не нарушалось равновесие между одним крылом и другим, между клювом и хвостом. Легкий западный ветерок дул ровно, без ударов, без толчков и заворотов, море все время меняло цвет, подобно шелковой материи. Но теперь тишина наполнилась шумом, к которому воздухоплаватель внимательно прислушивался в ожидании паузы. Кругом ничего не было видно — одна вода да воздух, не было ни паруса, ни дымка, ни полоски земли. Ему показалось, что он заметил в ходе мотора паузу, затем другую, затем еще несколько последовательных пауз. Он прислушался к биению своего сердца и мысленно улыбнулся: оно билось ускоренным темпом. «Что мне делать, если „Ардее“ посреди этого безветрия придется парить некоторое время без мотора? Подождать немного или сразу пустить ее вниз?» Тон машины снова приобрел полноту. Ветер начал свежеть; он уже затронул воду, и она начала пениться; вдали показалась полоса, все более и более темневшая. Он начал управлять с более напряженным вниманием. «Товарищ мой, товарищ, это будет дивная смерть! Если подсчитать время и быстроту, я пролетел уже около семидесяти морских миль. Я нахожусь посредине Тирренского моря. У меня будет великолепная глубокая могила. Ты помнишь, как мы на острове Тино, в Маддалене, в водолазном костюме спускались
А время шло, а время шло. И показался вдали другой корабль, плывший ему навстречу в восточном направлении, к берегу Италии. И он представился ему в виде светлого стручка, с легкой дымкой над ним. Еле-еле слышно донеслись до него крики. Он летел на большой высоте, и от быстроты полета воздух хлестал ему в лицо.
И рядом с его неподвижным ожиданием смерти вставала неясная тревога, которая казалась то надеждой, то сожалением, то ужасом. Звезда винта без устали рассекала соленый воздух. Он пролетел уже расстояние свыше ста морских миль. «Не могла ли смерть неожиданно превратиться в жизнь? День принесения себя в жертву смениться днем преображения?»
Он время от времени поглядывал на свои руки, управлявшие машиной, на руки, обнаженные, как у водолаза; и ему представлялось, что они живут какой-то необычайно мощной жизнью. Они были тут, неутомимые, как лопасти винта, не знавшие ни трепета, ни слабости, ни усталости. Тон огнедышащих цилиндров мотора был полный и оживленный. Восходившее сзади солнце ударяло в крылья, но не наводило тени. Великая «Ардея» — существо из металла, дерева и веревок — не имела на себе тени, казалась тающей, несуществующей, как нечто, находящееся на другом берегу, как нечто призрачное. Но в этой паре рук все кости, мускулы, связки, нервы напряженно и отчаянно работали за жизнь, бешено боролись за жизнь, как руки, хватающиеся во время кораблекрушения за борта лодки или за край утеса.
И сердце его затрепетало новой дрожью, дрожью, какая впервые овладевала человеческим существом.
Минуты скакали одна за другой, как искры во время пожара. Беспрерывно текли, убегали свет, лазурь и волна. Неужели то, на что трудно было надеяться, в конце концов могло быть достигнуто? Лицом к лицу предстал перед ним его пилот, как в тот грустный день, когда он вопрошал его: «Ты хочешь этого? Ты хочешь?»
И сердце у него затрепетало, потому что возродилось в нем непреклонное желание жить, воскресло желание жизни, несущей победу.
Что бы это могло быть там, в конце водного простора, это длинное синеватое облачко? Горная цепь? Земля? Он взглянул на свои грозные руки. И почувствовал, как все его тело просунулось вперед в своем стремлении утончиться, уменьшить контраст между собой и воздухом, приблизиться по форме к веретену или дротику. И почувствовал, что его зрачки приковались к далекому явлению с напряженностью, которая чудодейственным образом увеличила зрительную силу.
То была земля! То была земля!
И его любовь к брату, и его скорбь, и его пыл — все это стало солнцем, засиявшим позади него, над ним, стало лучезарной сущностью, бессменной, возбудительной силой. То была жизнь!
То была жизнь!
Такова была эта мечта, которую он взрастил в недрах своей плоти и крови, уткнувшись лицом в подушку, как голодный, уткнувшийся ртом в пищу, чувствуя пот, выступающий каплями на теле, в то время как складки слежавшейся простыни оставляли на теле следы, похожие на следы ударов; и такова была его мечта, таково было чудо, к которому он стремился с напряжением всех волоконец тела, с несокрушимостью всех своих костей. А время шло; и звезда мотора издавала ритмичный шум; а звезда винта рассекала небо.
То была победа! То была победа!
И как и в тот раз, и даже больше, чем в тот раз, он превратил свою волю в могучий дротик, в один из тех, которые называли «цельножелезными», в которых все было из железа — наконечник, палка и рукоятка: то было железо, обладавшее способностью видеть, как никто, способностью слышать, как никто…
Он услышал внизу легкий треск, почувствовал, как что-то упало ему на левую ногу. По внезапной теплоте он понял, что оторвалась или отскочила алюминиевая пластинка, закрывавшая трубку, в которой происходит вспышки газа, и что теперь на него выкидывались воспламененные газы, и что помочь делу было невозможно. Но он видел невдалеке землю; видел, как она увеличивалась, как беспрестанно приближалась вместе со своими горами, холмами, берегом, кустарниками. Теперь ветер накидывался на него ударами, порывами, вихрями.